Николай Сафонов - Старый дом

— Почитай что-нибудь, старик.

— Нет настроения, в другой раз, — хотя уже отлично понимаю, что другого раза не будет.

— Пойдем, я покажу тебе свой кабинет.

Да, ничего не скажешь, шикарно. Кабинет, отдельная спальня, столовая. Но в этом дворце не слышно радостного голоса Андрюшки: «Пап, а к нам дядя Сережа пришел…» И такое пакостное состояние накатывается на меня, что хочется расплакаться. Или это коньяк начал действовать?

— Проводи, старина, мне нужно еще в одно место слетать.

Он обиделся.

— Посидим, выпьем еще. Я сейчас магнитофон включу, есть интересные записи.

— Как-нибудь в другой раз, не могу.

— Я тебя провожу.

Мы молча спускаемся в лифте. Разговаривать нам не о чем, мы и так отлично понимаем друг друга. Внизу нас провожает все тот же вежливый швейцар. На улице я все же задаю Вадиму вопрос по адвокатской привычке:

— Скажи, старик, только откровенно, а ты не жалеешь, что ушел из семьи?

По выражению лица Вадима вижу, что не ожидал он этого вопроса. Глаза его беспокойно забегали.

— А почему ты это спрашиваешь?

— Ну, во-первых, потому, что ты поступил не совсем красиво от отношению к Вере. Во-вторых, во-вторых, как мне кажется, ты не так счастлив, как хочешь показать. И совсем не любишь свою новую жену, а жить без любви пошло.

— Ты всегда что-нибудь придумываешь. Это в тебе твои поэтические замашки говорят. И тебе нужно было не адвокатом, а прокурором работать. И Вера здесь совершенно ни при чем. Это же могло случиться с любым человеком. Просто я ее не люблю.

— А почему же тогда ты с ней жил столько лет? Выходит, все это время обманывал ее?

— Не все так просто, как ты полагаешь. Никто ее не обманывал. Она сама давно догадывалась, что я ее не люблю.

— Я что-то не замечал, когда бывал у вас, да и ты ни разу не заикался мне об этом, хотя мы и были с тобой откровенны.

— Мне просто неприятно было вмешивать тебя в наши семейные дела.

— Может быть, пока она переписывала твою диссертацию, растила сына, работала на тебя, как каторжная, давала тебе полную свободу, тебя это устраивало?

— Старик, перестань.

— Нет, ты уж дослушай и не перебивай меня. Ты стал кандидатом, и она вроде не подходит, а тут подвернулась генеральская дочка, с машиной, дачей.

— Заткнись…

— Что, не нравится правда?

— Да, да, мне надоела комната на Арбате в виде вытянутой кишки, соседи, теснота, грязь. В конце концов я тоже хочу пожить, а Нину не трожь, она меня любит.

— А Вера разве не любит?

— Хватит об этом, а то поссоримся по-настоящему, — и он натянуто улыбнулся.

Но меня уже было трудно остановить, и я задаю ему последний вопрос:

— Скажи, а не придется ли мне лет через пять защищать Андрея в суде?

Я заметил, как он отшатнулся от меня.

— Ты все преувеличиваешь. Я же даю ей шестьдесят рублей и раз в неделю прихожу к сыну.

— Все ясно. У суда вопросов больше нет.

— Заходи как-нибудь, — говорит он на прощание. — Нина будет рада, ты ей понравился.

Я смотрю, как он уверенно скрывается в подъезде, словно не сомневается, что поступает правильно. Больше я не видел Вадима, не приходил и он ко мне. Зато я часто вижу его сына и Веру. С Андрюшкой мы по-прежнему дружим. Мы ходим с ним по улице и, как старые друзья, обсуждаем важные проблемы: почему проиграла сборная по футболу и можно ли переловить всех преступников. Только мне грустно смотреть на него. Мы оба что-то потеряли: он — отца, я — друга. У нас с ним есть молчаливый уговор, мы не разговариваем о Вадиме. Разве что он не удержится и скажет: «Вчера был отец» — и все.

С его матерью у меня все сложнее. Когда я встречаю ее на улице, то стараюсь не попадаться на глаза и перехожу на другую сторону. Мне все еще стыдно за Вадима. Она держится молодцом. Посещения Вадима ее ранят, но она не показывает и вида, что ей больно. Официально он приходит к сыну, и ему никто не имеет права запретить это делать, а для нее каждый его визит мучителен. И я почему-то всякий раз вспоминаю о ней и об Андрюшке, стоит мне на дежурстве столкнуться с разводным делом.

Адвокат права на глупость не имеет, как выразился Валентин Антонович. Я же делаю слишком много глупостей. Еще неизвестно, как кончится дело Вражина, а уже вся консультация знает о нем. Я так перепугался, что решил еще раз сходить в суд и посмотреть дело.

Гоголевский бульвар всегда бурлит, в какое время суток ни попади на эту улицу. Под ногами шуршат листья. Они взвихриваются от ветра, затем нехотя опускаются на тротуар и мостовую, покрывая их разноцветным ковром. Ковер не стоит на месте, а движется, временами образуя причудливый орнамент. Бывают моменты, когда кажется, что ковер застыл, и тогда особенно заметно движение отдельных листьев, бесприютно парящих в воздухе. Они бьются о стены домов, крыши троллейбусов, залетают на подоконники, но и там, не найдя приюта, срываются, и еще долго их ногами футболят прохожие. Одним, вконец измотанным, удается вписаться в общий орнамент ковра, другие так и продолжают летать в одиночку, больно ушибаясь об острые углы.

Глядеть на эти одинокие листья тоскливо. И ни шум большого города, ни люди, снующие рядом, не могут вывести меня из этого состояния. В такие минуты и сам себе кажешься похожим на никому не нужный лист. И рад бы остановиться, да не можешь. А листья все падают и падают. По городу идет осень, а в голову лезут мысли о Вражине. Ну почему он не хочет довериться мне? И не рассказывает о подельщиках, которые угрожали ему? Он же знает их фамилии и где их можно найти. Ведь без подтверждения его показаний вескими доказательствами его версия повисает в воздухе. Для установления истины нужны факты. Без них Вражина осудят за хулиганство.

Я так задумался, что чуть не сшиб женщину.

— Смотреть надо.

— Извините, — бормочу я и вхожу в суд.

Конвой провел подсудимого, и коридор опустел. Теперь можно пройти и в адвокатскую комнату. Дежурные адвокаты дружно отвечают на мое приветствие. Кто-то шутливо бросает:

— Молодой Плевако пришел.

Веселый смешок, и снова головы склоняются к столам, а пальцы проворно листают страницы уголовных и гражданских дел. Дежурный адвокат разъясняет молодой девушке порядок развода. Когда за клиенткой закрылась дверь, адвокат укоризненно бросает:

— Месяц назад вышла замуж, а уже разводится. Не сошлись характерами, видите ли.

— Чем удивили, — поднял голову от досье его сосед. — Каждый день пишу подобные заявления. Просто вы, уважаемый коллега, оторвались от жизни, на дежурства не ходите.

— Да, — соглашается Владимир Петрович, — третий месяц сижу в большом процессе и должен вам сказать, фантастическое дело, давно таких не вел.

— Везет же людям, большие процессы, а здесь оскомину набили хулиганы. И откуда они только берутся?