Николай Сафонов - Старый дом

…— Вы не должны, товарищи судьи, забывать, что мы рассматриваем дело о хулиганстве. Мы не станем миндальничать с ними. Общество объявило хулиганам войну…

«Необходимо прежде всего выяснить причину, установить закономерность, а уж затем браться за нож. При неправильном диагнозе хирургическое вмешательство только навредит, даже самые искусные руки окажутся бессильны. Так и с хулиганством. Начинать следует с воспитания», — думаю я.

Прокурор не анализирует показания рабочих, словно этих свидетельских показаний и не было в судебном заседании. Обошел он молчанием и показания потерпевшей в той ее части, где она говорила об угрозе подельщиков. Зато каждое слово свидетелей-дружинников исследовал со всех сторон…

Вздрагиваю. Прокурор переходит к наказанию, которое, по его мнению, подсудимый заслужил за свои хулиганские действия: пять лет лишения свободы! Не признал свою вину, не раскаялся, раньше уже был судим, ввел в заблуждение следствие и суд. Плохо помню, как председательствующий предоставил мне слово. Зал плывет. Судорожно глотаю воздух и ощущаю громадное облегчение, когда наконец произношу:

— Товарищи судьи! Здесь прокурор в своей обвинительной речи призывал вас к бескомпромиссной борьбе с хулиганством и пытался даже убедить вас, что ничего, мол, страшного не произойдет, если в этой борьбе пострадает и не хулиган. Нет, товарищи судьи! Это очень страшно! И не мне вам об этом говорить. Да, с хулиганством нужно бороться, но не такими средствами и методами, какие предлагает прокурор. И я бы не говорил вам об этом, если бы вы, товарищ председательствующий, не бросили реплику, что подсудимый за свои действия заслужил чуть ли не медаль. Я полагаю, ваша ирония здесь не вполне уместна… Может быть, медаль и не стоит давать ему, но он действовал не из хулиганских побуждений. Да, защита не смогла предоставить в суде бесспорных доказательств, что Вражину угрожали бывшие подельщики. Однако косвенно его показания в этой части подтвердила потерпевшая. К тому же обвинение ничем не опровергло показания Вражина, а по нашему закону все сомнения трактуются в пользу подсудимого.

Остальное выпаливаю на одном дыхании. Несколько раз меня прерывает судья, но я продолжаю говорить. По одобрительному гулу зала понимаю, что говорил неплохо. Зал шумит, в проходе ждет Вера Михайловна.

— Что ж, молодой человек, вы говорили, как Демосфен.

«Не совсем Демосфен», — мысленно отвечаю ей и пробираюсь в адвокатскую комнату. Теперь осталось — ждать приговора суда.

Уже давно опустел последний зал, закрыла свое нехитрое хозяйство тетя Нюша, а суд все не выходит из совещательной комнаты. Я из адвокатской снова перебрался в зал судебного заседания. Постепенно расходятся любопытные, по одному исчезают из зала свидетели. В коридоре и залах стоит непривычная тишина. Изредка ее нарушают голоса милиционеров. Конвой волнуется. Уже три часа стоит у двери автозак и ждет единственного пассажира. По инструкции конвой не может вернуться в следственный изолятор без Вражина. Только — когда суд выносит оправдательный приговор и человека освобождают из-под стражи прямо в зале суда.

Время тянется мучительно долго. Семь, восемь часов вечера, а суд все не появляется. По обыкновенному хулиганскому делу суд заседает уже полдня! Я готов ждать вечность, только бы… Об этом «только бы» боюсь даже думать. Правда, где-то в глубине души теплится надежда на положительный исход. В конце своей речи я попросил суд оправдать Вражина, но на всякий случай ввернул и другое: если суд не согласится с мнением защиты и все же признает Вражина частично виновным, то прошу не наказывать его строго. Так иногда поступают адвокаты, когда не уверены в исходе дела.

У двери в совещательную комнату сидит секретарша.

Неужели они там останутся ночевать, по закону они могут сделать перерыв. По коридору гулко топают кованые сапоги. «Ведут». В зал входит конвой. Через минуту в зал вводят Вражина. В нем произошла какая-то перемена за эти несколько часов ожидания приговора. Глаза блуждают. «Перегорел», — мелькает у меня. Но еще добрых полчаса ждем выхода суда. Наконец щелкает замок.

Заседатели смотрят прямо перед собой. Зал пуст. Кроме сестры Вражина, в нем никого. Тулин начинает читать приговор. Первые слова медленно повисают в воздухе, и я понимаю, что приговор обвинительный. Так музыкант по первым тактам узнает все произведение. Вражин еще ничего не понимает, но вот и до него начинает доходить смысл приговора. Суд признал его виновным в хулиганских действиях, но не в полном объеме. Из обвинения суд исключил самое страшное — нанесение побоев потерпевшей, а это ведь было главным квалифицирующим признаком злостного хулиганства, и с части второй статьи двести шесть перешел на первую часть этой же статьи, а это уже совсем другое дело. Наказание по первой части статьи двести шесть всего лишь до одного года. Теперь вопрос сводится к мере наказания. Сколько определит суд? Но я уже плохо слышу остальное. Важно, что они не признали Вражина злостным хулиганом. Несомненно, суду помогли показания рабочих.

Год лишения свободы. Но это уже ничего. На предварительном следствии Вражин отсидел два месяца в изоляторе, и это зачтется. Выходит, что ему остается отбыть наказание десять месяцев. Да и мне теперь легче. К первой части статьи двести шестой судьи относятся не так строго, как к злостному хулиганству. С этими мыслями и подхожу к Вражину и говорю слова, которые хотел сказать давно:

— Главное, будь человеком! Не ожесточайся! Верь в справедливость! Тебе определили небольшое наказание. Мы обжалуем приговор в городской суд.

1964

Снег опускался на город весь день и всю ночь, словно торопясь извиниться за свое опоздание. Давно уже плотно укутались в белое одеяние крыши соседних домов, разлохматились под его тяжестью ветки деревьев, а он все продолжал падать на землю, как бы утверждая своим безмолвием, что пришел надолго и всерьез.

Она-то, умудренная прожитыми годами, знала: вечного в жизни нет, сойдет и этот первый снег, снег без значения, хотя у нее с ним и были свои особые, не совсем понятные и сложные отношения. Всякий раз, когда в воздухе появляется белый рой, на ее душу нисходит какая-то умиротворенность, а в памяти при виде снежинок назойливо всплывают строчки стихотворения, прочитанного много лет назад:

И дальше удивительное по своей простоте и мудрости, очень глубокое по содержанию четверостишие: