Николай Сафонов - Старый дом

Я так увлекся воспоминаниями, что не заметил, как свернул на свой обычный маршрут: Большая Серпуховка, Полянка, Каменный мост, Калининский проспект, Садовое кольцо.

Неделю назад, в читальном зале, я нос к носу столкнулся с бывшим однокурсником, и он, узнав, что я пописываю, пригласил меня к себе на Новый год. Я пообещал ему позвонить, но так и не позвонил, да и вряд ли когда-нибудь позвоню. Мне о нем даже думать-то и то неприятно, а уж сидеть за одним праздничным столом и подавно, и я бы о нем даже не вспомнил, если бы не библиотека. Но раз мысль зацепилась за него, то будет буравить голову, пока не найдет своего четкого завершения.

Я его не видел до этой встречи целую вечность. После окончания юридического факультета его не прельстила романтика уголовного розыска — и он подался на комсомольскую работу, а через два года его уже перебросили на литературный фронт, и в газетах замелькала знакомая фамилия. Лихо писал и о «пробках», и о «проводке», но на горло собственной песне, судя по всему, не наступал. Некоторые его бойкие выражения крепко засели в голове, такие, к примеру, как: «Механизация — она крепко вошла в быт завода «Красный пролетарий» или «Четыреста двадцать минут производству — таков девиз рабочей бригады Петра Борунова с Чугунолитейного завода имени Войкова», а затем, круто, с рабочей тематики переключился на поэзию, но здесь у него уже подобных перлов не было, и он бы затерялся среди остальных критиков-борзописцев, если бы его не выручила все та же комсомольская хватка. Вовремя бросил жену с двумя детьми и удачно женился на дочке ответственного работника в секретариате писателей, который тем и знаменит, что написал про какой-то камень, и вот уже заведующий отделом молодежного журнала, а через месяц, не больше, как он доверительно мне поведал при последней встрече в библиотеке, его ожидает очередное повышение, тесть метит его в главные редакторы одного из издательств. Вопрос этот настолько решенный, что он на радостях предложил даже обмыть новое назначение и смилостивился прочитать несколько моих рассказов. Соблазн был настолько велик, что я не удержался и дал ему свои произведения, и теперь ума не приложу, как их забрать обратно, да и он, наверное, не рад, что связался со мной и не знает, как отделаться от злополучных рукописей начинающего автора, да к тому же однокашника.

Правда, справедливости ради стоит отметить: мой сокурсник как нельзя лучше олицетворяет собой новый тип мужчины — человека, всегда знающего, что нужно делать в тот или иной момент, и самое главное, как делать, чтобы ублажить сильных мира сего. Я хорошо изучил этот тип человека, изучил их повадки, манеру держаться, наблюдая за ними на людях и в быту, ибо многие мои знакомые — типичные представители этой породы людей. И все они на одно лицо: и Черный, и «Жареная картошка», и Валенок, и Живчик, и литературный критик, но пробиться в их клан честному человеку не так-то просто. У них есть своеобразный ритуал, своего рода таинство, и первейшей и чуть ли не святейшей заповедью для приобщения к этой породе людей является посвящение в кандидатское звание, или, как я называю, в грязевываливание. Любыми средствами замараться в дерьме, и уж только потом открывается доступ к всероссийской кормушке. Но по дороге к жирному куску многие из них по-настоящему теряют зубы и волосы, но только не иллюзии. Полысел и мой однокашник, но иллюзий не утратил. Конечно, речь идет не о тех иллюзиях, при расставании с которыми всегда немного грустно, как при прощании с детством, а совершенно о другом. Они искренне думают, по крайней мере многие из них, что от них не пахнет.

Милая наивность! Да за версту несет! У меня, да и не только у меня, а у всякого приличного человека после общения с этими людьми возникает такое ощущение, словно окунули руку в ведро с помоями.

Но я же счастливейший человек! Я устоял, и мне нужно только радоваться, а не хныкать. Выстоять, сказать: нет несправедливости, лжи, их хваленому благополучию — это же великое дело! И пока есть хотя бы один человек, не принявший их правил игры, их образа жизни и мышления, они не могут ощущать себя в полной безопасности, даже если сейчас им очень хорошо и весело за праздничным столом. Ведь нельзя же всех посадить в клетку и указывать, что можно делать, а чего нельзя. Всегда найдется кто-то, кто сперва усомнится в правильности «от и до», а затем пожелает взбунтоваться и вырваться на волю. И как бы ни охраняли клетку псы-церберы, как бы их ни подкармливали, они уже ничего поделать не смогут. Раз вырвавшись на свободу, мысль уже никогда не захочет обратно вернуться в неволю, и на своем пути будет захватывать все новых и новых членов общества, и получится как в цепной реакции.

Конечно, с моей стороны было бы наивно полагать, что цепная реакция так скоро произойдет. Сначала она захватит в свою орбиту блуждающие элементы, выбитые из обычной колеи, и, объединив их в одно целое, начнет бомбардировать основное ядро, откалывая от него все большую и большую часть общества. Одним словом, произойдет процесс, схожий с тем, что уже не раз имел место в истории при утверждении той или иной религии. Сейчас он на стадии зарождения, единоверцы еще разрозненны, их преследуют, и у них нет своего Христа, и как ни странно, лучше, если бы его вообще не было, ибо там, где он есть, обязательно вслед за ним появится свой Гитлер, Сталин, Мао. И хотя за освобождение платится слишком дорогой ценой, одиночеством и полным непониманием, что ж, оно того стоит!

И никакая это не игра, а самая что ни на есть суровая действительность. Но гораздо хуже было бы обманывать себя и дальше, теша несбыточной надеждой. Оказывается, истинная причина отчуждения во мне, и она здесь совершенно ни при чем. Разница в возрасте десять лет сыграла какую-то роль, но незначительную. Раньше такая разница считалась почти нормальным явлением, но теперь время так быстро все меняет, что люди одного возраста перестали понимать друг друга, не говоря уже о разных поколениях. Да она не только не приняла бы никогда меня таким, какой я есть, но даже и не поняла бы, расскажи я ей обо всем приключившемся со мной. Ведь она же из их клана и чуть ли не с молоком матери всосала их нравы, их законы, их обычаи и, естественно, ждет от своего будущего избранника материального благополучия, а я ей ничего этого дать не могу. Интуитивно она, видимо, почувствовала это, почувствовала чисто женским чутьем.

Это, выходит, нас и оставило по разные стороны барьера. А новогодний телефонный звонок, что ж, его следует расценивать как очередной заскок, как каприз. Не выдержал, сорвался, случается, но в Новом году, я думаю, со мной ничего подобного не произойдет. Главный итог уходящего года — это то, что я честно признал свое поражение и на личном и на общественном поприще. И пусть я сделал признание всего за несколько часов до Нового года, суть не в том. В Новом году у меня есть все основания смотреть людям в лицо открытыми глазами, не отворачиваться, а это уже не так и мало. Что же касается несостоявшейся любви, то это моя плата за освобождение. Не исключено, что мне еще может повезти, и мы, взявшись за руки, свободные и счастливые пойдем бродить по пустынным улицам и обязательно остановимся на Каменном мосту, и я ей покажу и панораму Москвы-реки, и белую лебедь-библиотеку, и Кремль, и, прижавшись друг к другу, мы будем молча слушать бой кремлевских курантов.