Николай Сафонов - Старый дом

Во сне мне снились лошади!

1967—1980

Осень стучится в окно, стучится настойчиво и нудно каплями дождя. Ветер накидывается на прохожих, срывает последний летний наряд с деревьев. Листья сиротливо носятся по бульварам и площадям, вылетают на проезжую часть, путаются под ногами.

Осенью мне всегда грустно, грустно от мысли, что прошли весна и лето, что ты чего-то ждал, на что-то надеялся, но так и не дождался опять. А впереди зима. Странно, но это чувство ко мне подкрадывается осенью, и от него трудно избавиться. Причем подкрадывается в самом неподходящем месте — в следственном изоляторе. Пытаюсь считать ступеньки, но на пятой спотыкаюсь. Дома мне всегда удается довести счет до конца, а здесь, как ни стараюсь, сбиваюсь со счета. Начинаю сначала. Одна, две, три, четыре, пять… Массивная дверь легонько подталкивает в спину, и я в приемной. Так ее называют работники изолятора, мы же, адвокаты и следователи, именуем ее комнатой свиданий.

В приемной встречаюсь с однокурсниками и знакомыми по факультету. У нас почему-то не хватает времени для встречи в другом месте. Не находим мы и помещения, более удобного для свиданий, чем следственный изолятор на Бутырке. В Бутырке после осенней слякоти кажется тепло и уютно. От мысли, что тебя не мочит дождь и ты уже не ежишься от холодных капель, перестаешь сердиться на осень и все воспринимаешь философски. Значит, так надо.

В приемной, выписав требование на вызов арестованного и ожидая, пока освободится какой-нибудь кабинет, можно обсудить с адвокатами и следователями последние новости районного и городского масштаба. Услышать, что Сашка из пятьсот девятой группы, закоренелый холостяк, женился на дочке генерала и резко попер в гору.

Сегодня в приемной пусто. Дежурный старшина протягивает бланк на вызов арестованного. Привычно заполняю его. Сняв телефонную трубку, старшина отрывисто бросает:

— Картотека? Вражин Александр Михайлович. За кем числится? За народным судом. Есть, — и, не поднимая головы, обращается ко мне: — Занимайте пятый кабинет.

Двери кабинетов закрыты. Я заглядываю в глазки, что не положено по инструкции. Но кабинеты пусты. Они тянутся вдоль всего коридора. Стоит непривычная тишина. Сюда не доносится городской шум. По пути к своему кабинету не встречаю ни одного адвоката. Явление симптоматичное. Адвокаты своего рода барометр, по которому можно судить о состоянии преступности в городе. Любители позлословить утверждают даже, что отсутствие адвокатов в следственном изоляторе означает снижение преступности в столице, а значит, и в нашем районе. Это, конечно, злая шутка. Просто прав шеф. Осенью наступает временная стабилизация. Преступники — расхитители социалистической собственности, мошенники — перебираются летом поближе к морю и не успевают еще вернуться в город. Осталась мелкая сошка — хулиганы, карманники. Шеф-умничка посоветовал одному ученому мужу написать на эту тему докторскую диссертацию, но тот засовестился.

Конвой задерживается и не ведет моего «крестника». «Крестник» — обвиняемый, которого я скоро должен защищать в народном суде. Хулиган. Так он квалифицировался в обвинительном заключении. Я с нетерпением жду с ним встречи. Это принципиальное дело. Смогу ли я на суде помочь подзащитному и доказать, что действовал он не из хулиганских побуждений? Чтобы как-то сбить волнение, в десятый раз осматриваю кабинет. Узкий, вытянутый, окно, забранное решеткой; в углу стол, два стула, один из которых накрепко привинчен к полу, на стене вешалка. Вот, пожалуй, и все убранство кабинета, если не считать чернильницы на столе да системы сигнализации — маленькой дощечки с кнопкой.

Мне достался неудобный кабинет. В комнате мало света, и даже в солнечный день здесь сумрачно и горит электричество. Окно кабинета выходит на крышу служебного здания. Сквозь решетку виден лишь клочок серого неба. Из окон других кабинетов открывается более обширная панорама. Виден тюремный двор, и я всегда с интересом наблюдаю за арестованными, когда они под конвоем совершают прогулку или перевоспитываются, работая во дворе.

Летом и ранней осенью арестованные все делают с ленцой, стараясь подольше задержаться во дворе. От удовольствия щурятся, радуются солнцу, теплу. Иная картина зимой и поздней осенью, когда льет дождь. Арестованные ежатся, плотнее закутываются в робы, торопятся.

Давно прочитана газета, а подзащитного все не доставляют. Взгляд то и дело натыкается на стены кабинета. За дверью слышатся шаги, но постепенно затихают и они. Выхожу в коридор. В восьмом кабинете закончили разговор и вызывают конвой. Тишину нарушает звонок зуммера. Дежурного на месте нет, и звонок продолжает заливаться. На табло светит цифра восемь. Механизация прочно вошла в быт следственного изолятора.

— Ну чего звонит, слышу же, небось не оглох, — и старшина на ходу выключает зуммер.

— Начальник, скоро приведете в пятый?

Дежурный молча направляется в восьмой кабинет и через минуту уже вместе с арестованным проходит мимо. От нечего делать углубляюсь в инструкцию, висящую на стене. Прочел только первый пункт. Конвойный возвращается неожиданно быстро с требованием в руке:

— Кто вызывал Вражина?

— Я.

— В картотеке ошиблись. У нас его нет. Несколько дней назад перевели в первый изолятор.

— Почему?

— Наверное, еще что-нибудь натворил.

— Не может быть, — вяло сопротивляюсь, хотя знаю, в практике бывают случаи, когда обвиняемый под следствием совершает новое преступление.

— Вот тебе и «не может быть», — передразнивает беззлобно дежурный. — Кати быстрей в первый, а то сегодня суббота, короткий день.

— Что же вы меня целый час мариновали здесь?

— Я что, мое дело маленькое — привести, отвести. Картотека, — и старшина показал на стену.

Мне от этого не легче. Придется через весь город ехать в другой изолятор. Сбегая со второго этажа, машинально считаю ступеньки. Как ни странно — получилось. В первом пролете оказалось восемнадцать, во втором на четыре больше — двадцать две. Поворот, жирная стрела показывает выход из следственной, и я на улице, если так можно назвать тесный дворик. Делаю десяток шагов и на стене читаю надпись: «Один звонок». Нажимаю на кнопку и вхожу в «предбанник». Так мы называем первую проходную. Дежурный КПП тщательно проверяет удостоверение. Лязгает засов, но это еще не свобода. Прохожу несколько метров по двору.

В последней проходной нажимаю два раза на кнопку звонка. Дежурный снова прощупывает взглядом и только после этого выпускает меня на улицу. С ревом проносятся грузовики, позвякивают штангами на стыках проводов троллейбусы, не уступая транспорту, спешат москвичи. Я стряхиваю с себя дрему и, заряжаясь общим током, бегу к остановке. На ходу вскакиваю в троллейбус. В вагоне, как всегда, смотрю на билет. Счастливый или нет? В глубине души убежден в бесполезности подсчета, но по привычке считаю. Сегодня никакой речи о счастье быть не может. Час зря проторчал в Бутырке. Но билет оказался счастливым — цифры совпали. Прячу его в карман. Девушка, сидящая рядом, улыбнулась.