Евгений Чижов - Собиратель рая

— Ты из-за него таблеток наглоталась? Думала отравиться?

— Ты знаешь, я уже не помню толком, о чем я тогда думала. Помню, что мне с ним весело было. Мы всё время смеялись, очень много смеялись, а над чем, не помню. Таких вещей ведь не запоминаешь… А однажды я поняла, что я смеюсь вместе с ним, а он — надо мной. Его всё во мне смешило: как я одеваюсь, как я раздеваюсь… Даже в постели ему со мной смешно было. Мне иногда казалось, что вся наша любовь для него только повод для смеха. Сперва меня тоже смешило, что его всё смешит, ну и вообще… Смех — вещь заразительная… А потом перестало. Потом вдруг совсем несмешно сделалось. Тогда я снотворного и наелась, целую упаковку. Ладно, думаю, теперь тебе будет не до смеха.

— Да, Лера, с тобой шутки плохи, — вставил Карандаш.

Она усмехнулась:

— Легла такая, халат шелковый распахнула, но не до конца, аккуратно так, в меру, пустую упаковку от снотворного в кулаке зажала, лежу, жду. Он пришел, сначала думал, я сплю, потом упаковку заметил — я ее специально так держала, чтоб видно было, — и давай меня трясти. Я молчу, не отзываюсь. Тогда он в скорую звонить. Ну это мне ни к чему было, чтобы врачи приехали, в больницу меня забрали, промывание бы мне там делали — я быстренько очнулась, брось, говорю, звонить, живая я. Король мне не верит: сейчас живая, а к утру, может, окочуришься снотворное сильное, надо врачей. И обратно к телефону. Я ему: не звони, ничего не будет, я больше пила, и хоть бы что. Он тогда: не буду вызывать скорую, только если пойдешь в ванную и всё у меня на глазах обратно выблюешь. Я согласилась, пробую, а не выходит: с утра ничего не ела. Что ни делала: и воду пила, и два пальца в горло засовывала — ничего не получается. Я сама первая предложила: нужно что-нибудь отвратительное съесть, тогда вывернет. Попробовала масла кусок — не помогло. Тогда Король и стал рецепты разные выдумывать мне на выбор: а не хочешь ли, Лерочка, мороженое со шпротами? Или варенье с подсолнечным маслом? Или клубничный йогурт с соевым соусом? А как насчет коньяка с кефиром? Селедки с абрикосовым джемом? Банана с горчицей? Мне и смешно, и тошно, не знаю даже, чего больше… А он знай изгаляется: баклажанной икры со взбитыми сливками не изволишь? А форшмак в сахарной пудре? Я даже сама под конец увлеклась, тоже стала рвотные рецепты сочинять. Потом уснула и проспала сутки напролет. А Король рядом был и каждые несколько часов мне термометр под мышку вставлял, чтобы проверить, не начала ли я остывать. Вот он какой добрый. А ты говоришь…

— Разве я что-нибудь против него сказал?

— Не сказал. Но подумал.

— Откуда ты знаешь, о чем я подумал?

— Что тут знать, всё и так ясно. — Лера вздохнула. — Ты думаешь, раз я с ним была, значит, навсегда в него влипла. И себя с ним сравниваешь. А сравнивать не надо. Потому что он один такой, Король, я других таких не встречала. Может быть, самый свободный человек из всех, кого я видела. Единственный свободный от своего времени. Остальные, кто во времени, если и свободны, то как будто всегда кому-нибудь назло, вопреки кому-то… Один он сам по себе. Недаром он Король. Я это всегда чувствовала, что он Король и по-королевски, свысока на нас смотрит. Жалеет нас всех, в своем времени запертых. Правда, и посмеивается, но тоже жалея… И напрасно ты думаешь, что я так уж в него влюблена была. Я просто в нем шанс чувствовала — такую возможность, какой ни в ком больше нет. На что-то другое… чем то, что нам здесь впаривают. Он ведь в любом времени как у себя дома. Как бы я так хотела! А про это наше время вообще забыть, ну его совсем, пускай без меня в нем ковыряются. Свое собственное отдельное время иметь — это же всё равно как свой остров. Ты разве никогда не хотел, чтобы у тебя свой остров был?

Карандаш пожал плечами.

— А я так хотела, что, когда с родителями в детстве на море ездила, всегда с собой спички в полиэтиленовом пакете брала — на случай, если меня течением на необитаемый остров отнесет. Чтоб не пропасть и костер развести. И каждый раз, когда шла купаться, ждала, что сейчас, сейчас течение меня подхватит… — Лера усмехнулась, пряча обратно выглянувшую из нее на миг девочку с коробком спичек в пакете, со сжатыми решительно губами, отважно сосредоточенную в ожидании приключения.

— Вот и Король, он как такое течение, которое может тебя прочь унести. В совсем другое время. А ты, Карандаш, в каком времени хотел бы жить?

— Не знаю… Никогда не думал.

— Ну если бы у тебя был выбор?

— Может, в начале пятидесятых… За спиной война, победа… Кругом люди, прошедшие войну. Страна как закупоренная бутылка: чистота эксперимента. Величие и страх. И уверенность, что это навсегда теперь так: то, что тогда строилось, строилось на века, как в Древнем Риме…

— А я бы в шестидесятые хотела. Все вокруг романтики, геологи, поэты. Я бы обязательно музой какого-нибудь поэта сделалась. Ну, может, не самого главного… но и не последнего.

— За чем дело стало? Будь моей музой.

— А ты разве поэт? Ты ж не поэт никакой. Покажи хоть, что ты на рынке в свои тетрадки записываешь. Про меня там есть?

— Обязательно есть. Только я не помню, что и где. У меня много этих блокнотов.

— Ну что-нибудь покажи. Неважно что.

Один из блокнотов всегда был у Карандаша с собой. Он достал его, полистал.

— Вот тебе, например, история. Мужик с рынка рассказал. Лет под сорок. Живет тем, что шарит по выселенным домам, которые под снос, и, что находит, продает на барахолке. Набрел на квартиру, буквально под потолок забитую мусором. У жильцов дома напротив узнал, что там жила одна выжившая из ума старуха, днем и ночью шаставшая по окрестным помойкам и всё оттуда тащившая к себе домой. Обе ее комнаты были забиты таким хламом, такой рухлядью и дрянью, что, когда дом выселяли, старуху увезли в дурку, а к этим ее залежам никто даже прикоснуться не решился. А он зажал нос, засучил рукава — и вперед… И уже через час раскопок дорылся до ящика отборного армянского коньяка. Удивился, попробовал коньяк — и ушел в загул на неделю. А когда протрезвел и вернулся в эту квартиру, она уже пустая стоит, весь мусор вынесен, все обои со стен содраны и доски пола выломаны. Ему рассказали, что по его следам туда целая бригада пришла — и чего только они там под мусором не отыскали! Старуха, оказывается, была женой генерала, давно умершего, и под помоечным барахлом у нее была мебель красного дерева, золото, меха, драгоценные камни, всё перевязано и упаковано, рассовано по тайникам и ящикам. Сама она про свои сокровища давно забыла, жила тем, что побиралась да по помойкам рыскала.

Мужик мне об этом со слезами на глазах говорил: такой клад у него из-под носа ушел. Только ящик коньяка из всего ему и достался. А Король, знаешь, что мне сказал, когда я ему рассказал про старуху-генеральшу?