Евгений Чижов - Собиратель рая

То, что Лере скоро предстоит рожать, его не удивило и особо не тронуло: он уже переболел ею, свыкся с ее отсутствием, давно не ждал от нее звонков или писем. А раньше, когда она только уехала, даже не позвонив на прощание, он неожиданно для себя затосковал, ложился спать и просыпался с однообразной ноющей мыслью о ней. Приходя на барахолку, ловил себя на том, что невольно ищет ее глазами в густой рыночной толпе, а в кафе “На рогах” первым делом бросал взгляд на стол, где они последний раз сидели, вопреки очевидности рассчитывая ее там увидеть. Его тянуло ходить по улицам, где они гуляли, сворачивать в те же дворы и переулки и, всматриваясь в них, с удивлением замечать, как плохо он разглядел их, когда был с Лерой, потому что ни на что, кроме нее, не обращал внимания. Все места, где они успели побывать за время их недолгой связи, обрели для Карандаша особое значение, как если бы они могли помнить ее, как он, и это создавало между ними тайные, одному ему известные отношения. В первые недели и даже месяцы после Лериного отъезда эти места сделались важнее всех прочих, они притягивали его так, что он записал в один из своих блокнотов: “Ностальгия — это любовь, обращенная вспять”. Правда, на следующий день эта фраза уже показалась ему слишком красивой, и он ее вычеркнул. Через день вырвал и всю страницу с вычеркнутой фразой. А еще через три или четыре месяца ноющие мысли о Лере постепенно прошли, Карандаш даже не заметил, когда это случилось.

Едва их девочке исполнился год, Лера с Колином все-таки приехали в Москву. Оставив ребенка Лериной матери, одним из первых они навестили Короля. За прожитый с Лерой год Колин не только начал свободно говорить по-русски, но и стал заядлым фалеристом, убежденным женой, что человек, ничего не собирающий, неполноценен. Каким бы он ни был хорошим мужем, отцом и мастером своего дела, а также гражданином, спортсменом-любителем и другом своих друзей, всё равно ему как будто чего-то не хватает, объяснила Лера, и это что-то, с первого взгляда кажущееся пустяком или причудой, может быть самым важным в человеке и говорить о нем больше всего остального. Пыл, с каким Лера убеждала мужа, проистекал из того, что Король рассказал ей о доставшейся ему по случаю большой коллекции значков, посвященных советским стройкам, на которую ему никак не удавалось найти покупателя. Но Колин об этом, конечно, не подозревал.

Король встретил гостей в коричневом шевиотовом костюме, купленном когда-то на барахолке на глазах у Карандаша, пришедшего к нему часом раньше, у старика в очках с одним стеклом. Широкий в плечах костюм был Королю заметно мал, так что из пиджака торчали его запястья, а из брюк — лодыжки, но это только придавало ему дополнительной громоздкой элегантности, ни капли не уменьшившейся от того, что Король стал в нем сутулиться, как тот рыночный старик Ким Андреич, и даже покашливать иногда: “Кхе, кхе, кхе”…

Впервые оказавшийся у Короля Колин с удивлением осматривался, скользя взглядом по стеллажам, уставленным чемоданами и коробками, втянув голову в плечи, точно ожидал, что с одной из верхних полок на него непременно что-нибудь свалится. Лера, немного пополневшая после рождения ребенка, твердо держала его за руку.

— Сколько тут всего… — изумленно произнес Колин.

— Это еще не всё, — сказал Король. — Есть еще битком набитый гараж, а до недавнего времени склад снимал, теперь пришлось отказаться: накладно выходит.

— Давно я здесь не была… — Лера отпустила наконец Колина и ласково погладила по затылку стоявшего на этажерке фарфорового футболиста в красных спартаковских трусах. — Ну здравствуй, здравствуй…

— Здесь у меня в рассыпанном, разобранном на мелкие части виде вся страна, откуда мы родом и которую ты уже не застал, — объяснял Колину Король. — Никто уже теперь не поймет, какой она была — этого не рассказать. Остались вещи, по ним можно кое-что почувствовать, но ушел ее воздух, а он был главным, он был неповторимым! Ты только вслушайся в эти названия: “Всесоюзная ударная комсомольская стройка «Уренгой — Сургут — Тюмень»”, “Трест «Магадангорстрой»”, “Студенческий стройотряд «Ударник»”. — Король подносил к глазам значки из предлагаемой на продажу коллекции и, щурясь (он был близорук), читал надписи на них. — “Студенческая целинная стройка. 1965 год”, “Участник строительства доменной печи номер девять. Кривой Рог”. А вот и БАМ — как же без него? — “Нижнеангарсктрансстрой”. Это же музыка! Вся страна что-то строила под музыку в новостях и кинохронике. Что она строила? Коммунизм. А что это такое? Неизвестно. Никто этого не знал.

— Я знала, — сказала Лера. — Я думала, коммунизм — это когда платья в магазинах будут забес-платно. Приходи и бери любое, какое понравится. А еще мороженое в ларьках.

— Вот-вот. Все остальные примерно так же думали. А так как никто себе этого всерьез представить не мог, то построить его, очевидно, было нельзя: как построишь то, чего никто и никогда не видел? Но можно было бесконечно к нему приближаться. Вы там, на Западе, — Король кивнул в сторону Колина, — разлагались и деградировали, а мы приближались к коммунизму — всё ближе и ближе! Мы жили в бесконечном приближении, воздух нашей страны был воздухом бесконечности! Мы жили вне истории — и прекрасно без нее обходились. Не замечая этого, мы жили в вечности: пили, блудили, валяли дурака, травили анекдоты. А что еще делать в вечности, как не травить анекдоты? Вся страна была рассчитана на вечность! А потом наша вечность взяла и кончилась.

Король поправил на плечах шевиотовый пиджак и прокашлялся:

— Кхе, кхе, кхе.

Он вообще-то был не склонен к произнесению речей, и если в этот раз ударился в монолог, то, видимо, очень уж хотел загнать коллекцию.

— Некоторым наша страна и вся ее продукция казались серыми, даже убогими. Они не понимали, что серый — это и есть цвет вечности. Вы что, думали, вечность — это вам Диснейленд вперемешку с парком Горького? Нет, вся пестрота временна, все яркие краски линяют за сезон. То, что остается навсегда, однообразно, неброско, лишено кричащих различий, пусть даже убого, зато неизменно. Зато на него можно положиться, оно тебя не предаст! Такой и была наша страна, пока мы сами ее не предали. Ну да что теперь об этом говорить… Берешь значки? Только все сразу, разбивать коллекцию я не буду.

— Да-да, мы же за этим и пришли, — не совсем уверенно произнес Колин, слегка растерявшийся под напором королевского красноречия.

Взял двумя пальцами значок с башенным краном, буровой вышкой и рядами новых многоэтажек среди сосен и прочитал по слогам:

– “Всесоюзная ударная комсомольская стройка «Уренгой — Помары — Ужгород»”. — Почти все слова, кроме “стройка”, были ему незнакомы, он вопросительно оглянулся на Леру, и та убежденно кивнула: надо брать.