Александр Якутский - Солипсо

Откуда-то возникнет высокий прыщавый парень. Лицо было бы красивым, если бы не эти вулканы на красной коже.

— Вы не думайте, Мария Анатольевна, мы его очень уважаем! Он, правда, смешной немножко. Приходит на урок весь такой с иголочки. Костюм этот, тройка, галстук как из фильмов про революцию. Брюки наглажены — о стрелки порезаться можно. Входит в класс, буркнет своё «здрасти», на нас даже не посмотрит. Сразу подбегает к доске, хватает мел и давай чертить. Чертит, формулы свои пишет без остановки. Никогда в школьной программе не останется. Всегда унесёт его в лобачевские дали, мы не понимаем ничего, глазами только хлопаем. А он отойдёт на три шага от доски, смотрит, губами шевелит — проверяет себя, что ли? И улыбается чему-то. Потом кивнёт, вроде как одобрительно, к нам обернётся… а мы в его глазах не отражаемся. Нахмурится, пробурчит что-то, и опять — к доске, мелом стучать. Мы не умеем в его глазах отражаться. А я очень хочу, хотя бы разок...

Гришин ученик отвернётся к стене и будет долго смотреть в дурацкий больничный инфолисток о правильном питании и вреде вредных привычек. Текст никак не постигается, а потом буквы расплывутся и он заплачет навзрыд, уткнувшись головой в картинку с ожиревшим дядечкой.

Мария Анатольевна его не услышит. Она будет сидеть на жутко неудобном пластиковом стуле в коридоре, с невыносимо прямой спиной и пустыми пластиковыми глазами. Венозные кисти непрерывно будут комкать и разглаживать шерстяную юбку на коленях. Она задумается о том, что когда всё это закончится, нужно будет обязательно устроить званый обед и пригласить доктора. Судак под польским соусом, пожалуй, подойдёт, Гриша его очень любит. Или перцев нафаршировать? Перцы — тоже очень неплохо. Ладно, потом выберем. А может (гулять так гулять!) и то, и другое?! Несомненно, что на десерт подадим штрудель, яблочный, побольше корицы. А на первое-то? На первое — что? Наверное, её фирменный рассольник с почками, тут и думать нечего. Хотя… А вдруг доктор не любит с почками? И пусть не любит. Главное — Гриша их обожает. Пусть только всё это закончится поскорее. Доктор, ну что же вы там?..

Доктор поднесёт электроды дефибриллятора к груди Григория. Взрыв! И сингулярности не стало. Через одну тредецилионную долю секунды возникла гравитация. Ещё через одну децилионную новая Вселенная рванулась во все стороны и началась эпоха космической инфляции. Вот уже повсюду кипит кваркглюоная плазма. Температура упала до ничтожных секстиллионов градусов. Материя и антиматерия. Аннигиляция и излучение.

Через триста восемьдесят тысяч лет родился первый атом водорода.

Они работают непрерывно. Захватил жвалами песчинку у подножия дюны, поволок к башне. Секунду передохнул и — наверх! Полтора часа подъёма, уложил песчинку, обильно смочил клейкой зеленоватой слюной и — вниз, за следующей. Подбежал к наблюдателю, пересёкся с ним усиками, доложил, понёсся дальше. Их тысячи, поэтому башня растёт быстро. С каждым разом путь наверх хоть немного, но увеличивается. Это даёт ощущение результата, а от него — удовлетворение и силы. С каждым новым подъёмом Бог всё ближе.

Только Грр-Зз не работает. Он ждёт, перебирая членистыми лапками и поглядывая то на небо, то на тень у подножия ближайшей синей дюны. Вот сейчас, сейчас... Грр-Зз точно знает, что не мог ошибиться. Но почему-то волнуется и беспрестанно повторяет про себя слова Откровения.

И вот он понял: началось. И не он один. Остальные прекратили работу и тревожно зашевелили усиками. Щемящая тоска, вплоть до ужаса. Потом — хлёсткий порыв ветра, как кнутом. И вдруг на солнце, на самый краешек, набежала тень. Маленькая, расплывчатая, почти точка, но ослепительно-белое солнце мгновенно потускнело, покраснело. Тень стала резче, надвигалась всё напористее, откусывая от солнца всё больший и больший кусок. Ещё один удар ветра и основание башни вдруг всё покрылось мелкой сеточкой морщин.

Началась паника. Одни мчались вниз, забыв оставить песчинку. Другие наоборот неслись к вершине, вереща слова Откровения. Многие падали сверху и валялись вокруг башни на своих панцирных спинах, размахивая лапками, не в силах перевернуться, забыв, что под панцирем спрятаны крылья.

Грр-Зз удовлетворённо хмыкнул и побрёл прочь, в дюны, тихонько поскрипывая жвалами от удовольствия. Он один понимал, что произошло. Что солнце спрячется полностью лишь на полчаса, а потом появится снова, как ни в чём ни бывало. Он знает, что это повторится и будет повторяться всегда. Он уже подсчитал момент следующего затмения.

Это огромное знание, недоступное пока никому во Вселенной, кроме него. Но это знание — одна крошечная песчинка. Грр-Зз уверен: только из таких песчинок нужно строить башню, чтобы понять мир и исследовать Бога.

В Его существовании Грр-Зз не сомневается. За этим удивительно сложным и красивым миром обязательно прячется чей-то грандиозный замысел. Но чей? Кто Он, этот невыразимо искусный Творец? Как происходило творение? Явит ли Он себя миру хотя бы ещё раз или уже потерял к нему всякий интерес? Что значат слова Откровения, которые почти непрерывно звучат в голове у каждого, с самого рождения? Мириады вопросов. Но прежде чем пытаться ответить, нужно понять законы, которыми Он мир устроил. Как много ещё предстоит узнать! Как трудно будет рассказать остальным! Как они не захотят слушать, как будут сопротивляться!

— Но ничего, ничего, — бормочет Грр-Зз. — Всё успеется. Впереди ведь целая жизнь.

И в стотысячный, наверное, раз с наслаждением выскрипывает жвалами слова таинственного Откровения:

— Все нетривиальные нули дзета-функции имеют действительную часть, равную одной второй.