Даша Берег - Три времени года в бутылочном стекле

«На дне ничего нет, Адель. Только само дно», – звучал в ее голове голос брата.

Но опуститься на это самое дно нестерпимо хотелось. Ада сама не могла понять, что ее останавливало все эти нескончаемо-длинные последние три дня – то ли общее заторможенное состояние, то ли подростковое сопротивление всей банальности ситуации (напиться в хлам после разрыва отношений – блеск!), то ли страх окончательно сорваться с края бутылки. Чтобы не поддаться соблазну, Ада выпивала по сорок капель корвалола и ложилась спать в девять вечера. Просыпаться на следующий день было тяжело, но это было не похмелье – она повторяла эту фразу, как заклинание, пока ехала на работу – не похмелье, не похмелье, как хорошо, что не похмелье, и от этого появлялись силы – ведь не похмелье, значит, можно жить, и Ада доживала до вечера, и снова глушилась снотворным.

Разговор с братом состоялся на следующий же день, тот заехал к ней вечером и сухо, безэмоционально обрисовал свое нынешнее положение и возможные выходы из него, но по его серому лицу Ада поняла, что настоящих выходов он пока не видел. Пока.

– Все наладится, Кирка, – так же безэмоционально сказала она.

Кирилл встал с кресла и медленно прошелся по периметру комнаты, словно готовясь к танцу. После ремонта, проспонсированного Денисом, бабушкина квартира превратилась в квартиру молодой девушки, только кое-где остались атрибуты прошлого – древнее кресло, скрытое под икеевским клетчатым пледом, пять керамических слонов, расставленных по росту на тумбочке, пара панно на стене и старые фотографии в ярких рамках из той же «Икеи». В Омске этот магазин должен был открыться только в следующем году, и все рамки, пледы, и прочую дребедень Ада заказывала Денису, когда тот ездил в командировки.

– Он сказал тебе, что вы не полетите в Тай, так ведь? С этого все началось? – задумчиво спросил брат, вертя в руках самого маленького слоника, у которого был отломан хобот – его нечаянно уронила Ада, когда ей было лет пять.

– Дело не в Тае, – вздохнула она, хотя, конечно же, все началось именно с этого.

– Но ты ведь сама знала с самого начала, что этого не будет. Ведь знала?

– Знала.

Ада сидела по-турецки на диванчике напротив брата. Свитер на его спине был весь в катышках, должно быть, от трения об автомобильное сидение. В люстре светили только две лампочки из четырех, и в тусклом электрическом свете, со спины, брат показался ей стариком. Он продолжал рассматривать слонов, хотя видел их миллион раз, и Ада подумала, что если сейчас он обернется и посмотрит на нее, то она обязательно расплачется.

(«Не оборачивайся, не оборачивайся!..»)

– Дело не в Тае, – повторила она, пытаясь выровнять дыхание, – дело, вообще, во всем. Столько времени прошло… И ничего не поменялось. Только я постарела. Зачем?.. Ведь со временем, даже в любви должен появиться какой-то смысл. Он не появился. И уже не появится.

Ей почему-то вспомнилось, как они с братом и Борисом Ярцевым, встав в круг и обнявшись за плечи от переизбытка чувств, во все горло распевали:

Ей лет тринадцать, Кирилл еще не стоматолог, Борис еще не так горько вздыхает. Все впереди. Хорошо тогда было? Она не помнила.

Кирилл поставил слоненка на место и взял одну из рамок. На черно-белой, немного выцветшей фотографии, он, почти подросток, держал маленькую Аду за руку, пока та позировала, стоя на табуретке.

– Знаешь, а мне всегда больше нравился твой старый нос, – сказал он, продолжая стоять к ней спиной, но по голосу было понятно, что он улыбается.

В день разрыва Ада просила Дениса больше к ней не приходить и не звонить, и впервые ей действительно этого хотелось, но Денис и звонил, и пришел, как обычно, по графику, заведенному еще пять лет назад. Ада ему не открыла. Он простучался несколько часов, и все это время она сидела по другую сторону двери и обнимала свои плечи руками, словно пытаясь удержать саму себя от отчаянного шага.

– Ты не можешь вот так взять и все разрушить, – твердил Денис, – не можешь!

– Я могу. Я могу. Я могу, – срывающимся голосом твердила она в ответ. Двери в квартире были те же, что и при бабушке, и слышимость была отличная.

– Что ты хочешь, чтобы я сделал?

– Чтобы ты ушел.

– Я никуда отсюда не уйду.

– Уйдешь, – устало проговорила Ада, – в девять тридцать, как обычно.

Для Дениса их связь всегда имела привкус некого божественного откровения, подарка судьбы, ему нравилось проводить временные параллели в их жизнях, его приводило в восторг их неожиданное и случайное двойное пересечение. Аде на это было плевать, случайностей в жизни было навалом, ни в Бога, ни в судьбу она не верила, ей важно было только быть вместе с ним, дышать вместе с ним, мечтать вместе с ним… Но и через пять лет мечты остались мечтами. Не исполнилась ни одна.

– Дай мне время. Я все решу.

– Время кончилось. Я кончилась.

Ада начала тихонько всхлипывать от жалости к себе.

– Дай мне время. Все решится. Ада… Я даю тебе всего себя…

– Мне не нужен весь ты, мне нужно, чтобы ТАМ ничего не было! – почти закричала Ада, развернувшись лицом к двери, и в этот момент ей вдруг все стало ясно.

Ада не знала, как выглядит Денисовская жена и их дети, не знала, что они любят, что умеют, чем живут. Она видела ее лишь однажды – в летнем парке 1995 года, но запомнила лишь тонкую фигурку и цветастое платье. Иногда, мучаясь бессонницей от очередного темного осадка после ухода Дениса, она напрягала память изо всех сил, чтобы увидеть ее лицо, но та встреча была слишком мимолетной и незначительной, и лицо не появлялось.

– А какая она, твоя жена? – спрашивала иногда Ада у Дениса, разглаживая ладонью одеяло у него на груди.

– Просто женщина… – нехотя отвечал тот и переводил разговор в другое русло. Семья Дениса всегда была негласным табу в их отношениях.

Но, сидя на полу перед закрытой дверью, Ада вдруг впервые поняла, что дело не в том, что в ее любви не появился смысл, дело вообще не в любви, а дело – в ненависти. Ненависть появилась не сразу, но, появившись, постепенно обесценила Адину любовь к Денису в принципе, и незаметно вышла на первый план. Его жена, дети – съедали ее жизнь, крупица за крупицей, сковывали ее желания, ограничивали место для шага вперед. Даже если бы Денис развелся – вчера, сегодня, завтра – ничего бы у них уже не получилось, Ада бы не смогла смириться ни с тем, что жена, пусть даже уже бывшая, все равно где-то есть, дети – их дети, не Адины – все равно где-то есть, она не смогла бы смириться даже с тем, что они были. Ненависть к ним бы все равно осталась, а жить с ненавистью невозможно. Невозможно. По сути, Денис Молотов всегда был для нее неприкасаемым.