Даша Берег - Три времени года в бутылочном стекле

– А куда вы ездите каждые выходные? – с придыханием спросила Алиса, находясь под впечатлением от монолога.

– В Абхазию.

– Зачем?

– У меня там мужчина любимый живет. Да, не удивляйся. Любовь она в любом возрасте может быть. Мне пятьдесят девять, ему шестьдесят пять. Да у меня таких чувств в мои восемнадцать даже близко не было!

– И вы переедете к нему? Поженитесь? – Алиса сидела абсолютно ошалевшая, и окончательно уже убежденная, что тетка находится где-то в районе Сатурна, с кольцами.

«Светлана – самый правильный и ответственный человек из тех, кого я знаю», – говорил отец уже в аэропорту, – «лучше нее тебе сейчас мозги никто не вправит».

Теперь же выходило, что мозги ей должна вправлять бывшая взбалмошная девчонка, с подмененным вторым ребенком в роддоме, а ныне крутящая на старости лет шашни с абхазским мачо. Алисе оставалось только восхищенно присвистнуть.

– Нет, конечно! Этого добра мне уж хватило по горло, да и ему тоже. Я целую неделю предоставлена сама себе, свободы мне всегда не хватало, а потом, в пятницу, знаешь, какое счастье взять и уехать от этой свободы, и просто держаться за руки, гулять, любоваться закатами, готовить ужин вместе для большой семьи. Он тоже вдовец, меня и дети, и внуки его очень полюбили, и всегда ждут… И так хорошо мне с ним, что и думать о потерянных годах в дурацком браке просто не хочется. Да и грех жаловаться – детей родила, на ноги поставила. А новый брак мне уже попросту не нужен. Я просто хочу быть счастливой. И уж точно не думать над тем, что скажут люди. Я сейчас сама могу много чего сказать… Ну, поговорили, как я и обещала? Что твой мальчик с шашлыками?

– Знаете, я, бывает, очень много пью, – тихо сказала Алиса, пропустив вопрос. Признание, и без того, конечно, тетке известное, вырвалось само собой, словно томилось в ней весь вечер, а тут пробило броню и вырвалось на волю. Легче от него, как обычно не стало, а только подошел к горлу комок.

– Зачем? – так же тихо спросила тетка, и накрыла ее руку своей. До сегодняшнего вечера Алиса бы руку обязательно убрала, но теперь это было прикосновение не страшного образа из папиных рассказов, а живого человека, со своей историей, взглядами на жизнь, человека сильного, ироничного, самобытного. Рука у тетки была горячей и сильной, и ощущать эту силу было почему-то приятно.

– Я не знаю. Я не нарочно. Просто… хочется, чтобы было весело… Не знаю, как объяснить…

– В жизни столько всего и веселого, и хорошего, и совсем без запоев. Ты еще просто очень молодая и очень глупая. Это нормально – быть молодой и глупой. Но ты умней раньше, чем я. Не нужно тратить на это полжизни.

За окном стал накрапывать дождь, отбивая нечеткую дробь по подоконнику. Моря в темноте видно не было. Тетка встала из-за стола – у нее были мощные плечи и тонкие ноги, что делало ее похожей на причудливых созданий из пинкфлойдовской «Стены», но улыбка была по-молодецки белозубой, а в глазах блестел задорный огонек.

– Не нужно меня чураться, хорошо? Твой отец из меня вечно какое-то чудовище делал, так он и сам малахольный какой-то, как по-моему. Если голова болит, выпей таблетку, они вон там, в верхнем ящичке. А я пойду спать.

– Спокойной ночи, – сказала Алиса, потупив глаза. От полной бесконтрольности своей жизни ей самой стало неловко.

Один из корпусов РГСУ, ВУЗа, в который перевел отец Алису, располагался тоже на Мамайке, в десяти минутах ходьбы от теткиного дома. Разумеется, это было лишь забавным совпадением, а не злобным родительским заговором с целью замкнуть цепочку дом-учеба, хотя второе упорно лезло в голову, когда после занятий Алиса как-то сразу оказывалась дома, а необходимость каждый день выезжать в город уже не была необходимостью. Но, даже разговаривая с родителями по-прежнему сквозь зубы, какая-то подспудная часть Алисы, возможно, маленькая Алиса, все равно старалась делать все правильно – ходить на занятия, учиться, держаться подальше от шумных компаний, а лучше вообще – от компаний, словом, быть послушной хорошей девочкой. Большая же Алиса понимала, что движет этой новой псевдохорошей девочкой вовсе не ответственность, а только чувство вины, так что хорошесть эта была совсем ненастоящей, просто закончился большой омский загул, началось сочинское похмелье, которое тоже не может длиться долго. На одном ведь только чувстве вины далеко не уедешь. Новые однокурсники на первый взгляд казались ей совсем бесцветными, хотя таких ярких помад у девчонок не было ни в Омске, ни в Сургуте, на второй же взгляд сил совсем не оставалось. Для себя Алиса решила, что, видимо, самая интересная часть сочинской молодежи все-таки предпочла учиться в других городах.

На следующий день после разговора с теткой головная боль прошла, Алиса вяло отсидела две пары в мамайском корпусе, потом так же вяло и без удовольствия выпила с одногруппницей невкусного кофе из автомата. До следующей пары, уже в другом корпусе, оставалось два часа, с расчетом на обед и дорогу, но ни обедать, ни, тем более, куда-то ехать совсем не хотелось, и Алиса пошла на море. За два месяца в Сочи она, конечно, пару раз саботировала учебу, но это, скорее, было результатом борьбы большой Алисы с маленькой, сегодняшний же саботаж был настоящим, без угрызений совести, самокопаний и маминого голоса в голове.

«Просто не хочу».

День был пасмурный, сырой, даже скользкий от влажности, но безветренный. Серое море сливалось на горизонте с таким же серым небом, сплошь затянутым облаками, горы позади словно кто-то стер ластиком. Мама перед отъездом просила делать побольше морских фотографий и отсылать ей по электронной почте, поэтому Алиса для себя море делила не на синее и серое, а на то, которое хочется фотографировать, а которое – нет. Даже в дождливую погоду можно было сделать красивый кадр, но бывали дни, когда море было абсолютно нефотогенично. Сегодня оно было невыспавшимся человеком, закрывавшим рукой лицо от фотообъектива, злое, отчужденное. «Не смотри на меня», – говорило оно, – «я болею, я плохо спало. Я хочу быть незаметным».

Смотреть Алисе не больно-то и хотелось, в общем-то, она могла сказать морю тоже самое, но нужно было встряхнуться. В такие моменты Алиса включала в себе маму. Включенная мама делала всякие глупости, которые настоящая мама, скорей всего, делать бы не стала, например, сейчас она быстро скинула обувь с носками и зашла в воду по щиколотку.

– АААА! – противней холодной воды может быть только острая прибрежная галька.

– Вах, апссем! – восхищенно произнесла проходящая мимо пожилая армянка с полным ведром мелкой рыбешки. Рыбный фан, шедший от ведра, замечательно дополнил и воду, и гальку. – Хороший вода?

– Отличный, – невесело ответила Алиса, осторожно выходя из моря, и стряхивая воду со ступней.