Мо Вивенди - Тот самый

В нашем доме зародилось поверье: чувствуешь запах духов Томми Хилфигер – жди нового отца.

– Звучит как вторжение в личное пространство, – с сомнением произнёс я.

– Вторжение в личное пространство – это притащить в наш дом чужого мужика и просить называть его папой, – злобно прошипела Алиса. – Это вторжение! А у нас здоровое любопытство, вот и всего.

– Здоровое любопытство? – громко прошептал я. – А залезть в чужой телефон – это тоже здоровое любопытство?

Я не собирался заговаривать об этом снова, но слова, сорванные злостью с моих губ, было не вернуть.

– Не передёргивай! Это сестринская забота, – Алиса заправила за ухо прядь светлых волос. – Ты вернулся сам не свой и ничего не рассказывал. Я стала беспокоиться и…

– Залезла в мой телефон! Не рассказывал, значит, не хотел, понимаешь?

Я всё ещё злился на Алису. Недавно я оставил телефон на зарядке, а сам ушёл в душ. Когда вернулся, Алиса сидела на кровати и открывала сообщения. Я выхватил у неё телефон, но она успела прочитать последнее сообщение.

На мгновение в глазах Алисы мелькнула вина, а после – обида, замаскированная равнодушием. Алиса всегда стремилась всё держать под контролем.

– Ты ничего не рассказывал, – настойчиво повторила она, словно её это оправдывало. – А мы никогда друг от друга ничего не скрывали… Никогда, понимаешь? Всегда друг за друга. Что изменилось? – Алиса закусила щёку. – Мы были друг у друга, но сейчас… Что сейчас, Матвей? И почему ты никуда не пошёл?

– М-м-м?

– Встретимся в пять у фонтана, – Алиса процитировала сообщение Кира.

– Ненавижу тебя, – прежде чем ответить на вопрос, я многозначительно посмотрел на Алису. Она невозмутимо отбросила волосы с лица и ехидно улыбнулась. – Это не твоё дело. Ещё раз попытаешься залезть в мой телефон, и я…

– И что?

– Просто не надо, – я сжал кулаки. – И мне не нужно будет объяснять почему, да?

– Нам нужно узнать, кто он, – Алиса вернулась к беспокоящему её вопросу. На самом деле я тоже был смущён маленьким открытием сегодняшнего утра.

– Значит, узнаем.

Я быстро встал.

– И, да, я тоже тебя терпеть не могу, – добавила Алиса, прежде чем я закрыл дверь.

– Дура.

– Придурок.

Как только разговор исчерпал себя, я вышел из спальни Алисы и вместо того, чтобы пойти в свою комнату, спустился на первый этаж, взял велосипед и под вопросительным взглядом мамы оставил дом на Черепаховой горе. Тот вскоре стал маленькой размытой точкой за спиной, пока не исчез вовсе.

Школьный двор превращался летом в заброшенное место. По вечерам пятниц тут иногда собирались подростки, чтобы покурить или выпить пива, но сегодняшний день не был пятницей, и я без опасений бросил велосипед рядом с лавкой. Прохлада, поднявшаяся от земли, столкнулась с горячим сухим воздухом, и на мгновение у меня закружилась голова. Жажда царапала горло.

Я злился на маму, злился на Алису, злился на весь мир. Я устал, вспотел и запыхался, и даже остановка у фонтана в парке не спасла моё бедственное положение. Я зачерпал в руки воды прямо из фонтана и сделал несколько глотков под удивлёнными взглядами прохожих. Если бы не запланированный маршрут, я бы стянул с себя футболку, окунул бы её в воду и надел, наслаждаясь прикосновением мокрой ткани. Вместо этого я быстро оттёр рот рукой, сел на велосипед и гнал, пока не оказался здесь, на школьном дворе.

Школьное здание высотой в три этажа, построенное в виде буквы «П», одиноко стояло на холме. Я решил заехать через задний вход, и прежде чем попасть во двор, мне пришлось размотать ржавую цепочку на калитке. К ней вела просёлочная дорога, напоминавшая ленту из белого мела посреди зелёной травы. Когда с цепочкой было покончено, я обогнул детскую площадку, которая состояла из старых облупившихся горок, и нашёл чистую лужайку, не заброшенную окурками. Я бросил велосипед рядом со скамейкой, подложил под голову рюкзак и поднял взгляд.

Первым делом я запаролил телефон и только потом позволил себе полюбоваться небом. От того, что я лежал на земле и смотрел, как плыли облака, казалось, что земля подо мной тоже двигалась, только в противоположную сторону. «Почему я тогда не пришёл?» – мысленно спрашивал я себя в который раз, выуживая разные ответы. Все они были неправильными. Я и сам толком не понимал почему. На самом деле я не знал, что готов был услышать, а что – нет.

Я ждал. На меня смотрели чёрные окна школы: летними вечерами они изредка загорались, когда сторож делал обход. Сейчас же они зияли пустотой. Я нервно поглядывал на дисплей телефона, наблюдая мерцающие цифры времени. Минуты сменялись минутами, но ничего не происходило, только солнце обжигало лицо всё сильнее. На горизонте маячила новая проблема – мистер N, заполучивший мамино сердце. Когда она доставала из тумбочки сладкие духи Томми Хилфигер, это значило лишь одно. Новый мужчина.

Я нашарил в кармане наушники и включил первую попавшуюся песню. Музыка – быстрый и безболезненный способ отключиться от мира.

Когда мне наскучило смотреть в небо, я закрыл глаза, почесав пальцами шелушащийся нос: под загаром проступала привычная бледность. Как только я решил, что ждать бессмысленно, музыка стала тише.

– Привет, – рука выдернула наушник из моего уха, и я услышал шелест травы.

Тень упала на лицо, но только на секунду: когда Кир лёг в траву, солнце снова ослепило меня. Я повернул голову в надежде избавиться от солнечного луча, бьющего по глазам.

– Думал, ты не придёшь. – Возможно, я звучал более отстранённо, чем мне хотелось бы.

– Я тоже так думал.

Перед тем, как сесть на велосипед, я отправил Киру сообщение, не думая, что тот ответит. Вместо ответа он пришёл, к чему я был не совсем готов.

Прямо сейчас я не знал, что сказать, и Кир не собирался помогать мне, сохраняя молчание. Я протянул ему наушник. Мы не проронили ни слова, а мир вокруг нас зазвучал песней Illuminated. Каждый из нас, погружённый в мысли, разглядывал облака. Те не были похожи на причудливые фигурки животных: они были просто облаками – сгустками водяного пара. Я думал о маме и об её новом мужчине: разве она не помнила, чем всё закончилось в прошлый раз? Сердце рвалось когтями наружу, требуя любви, но мама выбирала только тех, кто уничтожал её любовь. Та, подобно хрупкой бабочке, могла сидеть только на раскрытой ладони, но все они слишком сильно сжимали кулаки, ломая крылья.

Я думал об Алисе: меня страшила мысль, что со временем она станет такой же, как мама. Меня страшила мысль, что Алиса будет также вручать своё сердце первому встречному, пока то не превратится в кровоточащий рубец. Со временем рубец омертвеет, и тогда уже ничего не исправишь. Меня страшила мысль, что я и сам не знал, что делать с собственным сердцем. Наша семья совсем ничего не смыслила в любви. Любовь никогда не была милосердна к нам: уж это я точно знал. Знал, когда появлялся тошнотворный запах духов, знал, когда на двери в маминой комнате щёлкал замок, знал, когда ночами спинка её кровати стучала о стену, знал, когда она, уставшая, выходила и прятала от нас синяки в безразмерных кофтах. Всё это – не о любви.