Мо Вивенди - Тот самый

Слабый ветер коснулся лица, и я прикрыл глаза ладонью. Чтобы отвлечься, я стал думать обо всём подряд. Возможно, Кир тоже пришёл сюда не через главный вход, а скрежет ржавой цепи я не услышал из-за музыки в наушниках. Когда-то большинство школьников попадало во двор через дыру в заборе, пока её не заделали. Однажды четвероклассница сбежала с уроков и утонула в реке, которая пролегала в двух километрах от школы. Река ныряла под деревянный мост и расширялась, заросшая камышами и высокой травой. В ней постоянно плавали полиэтиленовые пакеты и бутылки. После несчастного случая забор починили, а на калитку заднего входа повесили замок. Со временем школьники стали сбивать его, поэтому руководство школы ограничилось цепью, которая ни для кого не была помехой.

Открыв глаза, я несколько долгих секунд смотрел на солнце, пока веки не начало жечь, и отвернулся. Я взглянул на Кира: тот безмятежно лежал с закрытыми глазами. На нём были обрезанные по колено джинсы и светло-жёлтая футболка. Волосы, зачёсанные назад, блестели от пота. Кир изредка хмурился и легонько качал головой в такт музыке. Когда сменился очередной трек, я осторожно вынул наушник из уха и сел, прикрыв ладонью лицо от солнца.

– Может быть, я и правда трус. Ссыкло, – вспомнил я слова Кира.

Признаться вслух оказалось гораздо сложнее, чем повторять про себя эти слова каждое утро.

– Извини, – Кир вынул наушник. – Я не должен был этого говорить.

– Должен или не должен, но раз сказал, значит, хотел сказать.

– Я не совсем то имел в виду…

Я выгнул бровь.

– А что ещё можно иметь в виду во фразе «ты трус»? – я встрепал волосы, облокачиваясь на колени, и окинул взглядом опустевший двор. Ссориться я не хотел, поэтому быстро покачал головой. – Ладно, проехали. Это неважно.

– Да?

– Серьёзно, не парься.

– Значит, тебя беспокоит только то, что я сказал?

Кир сел одним рывком и обхватил руками колени. Я знал, что он ждал от меня ответа, но я молчал. Через несколько мгновений молчание превратится в неловкую паузу, и мы перейдём Рубикон. Наше общение либо закончится вовсе, либо станет другим.

– Понятно, – без упрёка, но с лёгкой обидой в голосе сказал Кир в ответ на молчание. – Мог бы не писать мне. Было бы достаточно одной смс «мне противно тебя видеть, педик».

Набрав в лёгкие воздуха, я покачал головой. Он счёл моё молчание за неприязнь.

– Мне не противно.

– Тогда почему молчишь?

На колено опустилась мелкая мошка, и я раздавил её пальцами.

– Просто не знаю, что сказать.

– Это то же самое.

– Нет, не то же. А… Жека знает?

– О чём? – Кир усмехнулся. – О том, что я педик?

– Я этого не говорил, – я старался говорить спокойно, но обвиняющие вопросы Кира не особо способствовали мирному настрою.

– Но подумал.

– Нет! – я резко повернулся, внимательно посмотрев на Кира. – Мы можем просто поговорить? Без домыслов и ссор.

Ссор мне хватало. Добавлять в копилку ещё одну я не хотел.

– Знает. – Кир крутил в руках наушники, завязывая их провода в узелки. – Мы когда-то встречались, – я приподнял брови, но промолчал. – И я не педик, если хочешь знать. Просто это не важно. Люди не понимают, но это действительно так.

– Не важно…

– Не важно, кого любить, а важно – как . Ты не подумай чего, просто мысли вслух.

В голове снова зазвучал хриплый голос Эллы. С тех пор, как мы побывали в том доме, его призраки не оставляли меня, а главный вопрос, на который я так и не получил ответа, занозой впился в сознание. Возможно, быть для кого-то тем самым – очень важно. Возможно, это самое важное в жизни.

– А у тебя был тот самый человек?

Я надеялся, что Кир сам вспомнит слова Эллы, и мне не придётся снова их повторять.

– Может быть.

– Может быть, – задумчиво повторил я. – Может быть.

Кир повернул голову, и блик на его груди на мгновение ослепил меня. Я сощурился и разглядел подвеску на чёрном шнурке: солнечный луч отражался от маленького кусочка меди.

– Что это? – Кир не сразу понял, о чём я спрашивал, но, проследив за моим взглядом, быстро догадался. Он опустил взгляд и покрутил в пальцах подвеску. Немного погодя, он снял её с шеи. – Дай руку.

Мне на ладонь легла нагретая солнцем и разгорячённой кожей медь.

– Перо. Орлиное.

Я погладил твёрдые, слегка почерневшие зубья железа, вырезанные в форме пера. Перо венчала чёрная бусинка. Однажды я уже видел этот шнурок на шее Кира.

– Почему орлиное?

– В основном только вожди индейцев носили орлиные перья. Их было трудно достать, охота занимала несколько дней, а орёл мог поцарапать охотника когтями. Или выклевать острым клювом глаза. Охотников на орлов уважали, – с гордостью добавил Кир, глядя на медное перо в моей ладони.

– Хочешь сказать, что ты – вождь индейцев? – для надёжности я указал пальцем в его сторону.

Кир рассмеялся. Немного нервно, но нить напряжения между нами ослабла, и мне стало легче.

– Это подарок от брата.

– У тебя есть брат?

– Ага, – Кир дёрнул плечом. – Старший. Он живёт не здесь.

В глазах Кира я уловил лёгкую грусть, вызванную воспоминаниями.

– Ты не говорил, что у тебя есть брат.

– Ты не спрашивал.

– Оно что-то значит? – я поднял взгляд. Кир слегка нахмурился, почесал кончик носа и подцепил подвеску двумя пальцами на моей ладони.

Перо, застывшее между нами, переливалось как осколок стекла. Оно слегка раскачивалось от ветра, словно маятник, от одного края пропасти к другому – от разума к ощущениям. Блеск меди. Запах пыли. Жар полуденного солнца на коже.

– В детстве мы любили играть в индейцев. Ну, знаешь там, разрисовывали лица маминой косметикой, бегали полуголые с перьями голубей в волосах. Всё как полагается. Наш интерес только удвоился после книги «Повелитель мух». Дети, попавшие на остров, совсем одичали без взрослых. Они мастерили копья, охотились, раскрашивали тела кровью. Были дикарями. Сами себе на уме. Помнишь?

Насыщенно-голубые глаза загорелись. На загорелом лице они выделялись так ярко, словно два блестящих камушка аквамарина.

Я молча закивал. Я читал Голдинга, но помнил сюжет не как цепочку событий, а как яркие мазки на холсте – отдельные эпизоды и слова, сплетавшиеся во фразы, которые навечно врезались в моё сознание.

«Голова раскроилась, и содержимое вывалилось и стало красным. Руки и ноги Хрюши немного подёргались, как у свиньи, когда её только убьют. Потом море снова медленно, тяжко вздохнуло, вскипело над глыбой белой розовой пеной; а когда оно снова отхлынуло, Хрюши уже не было».

Этот фрагмент я помнил наизусть: он вклинился в память как осколок. Ошеломлённый я перечитывал его снова и снова, молча шевеля губами: Хрюши уже не было. Вот так легко забрать жизнь человека. Вот так легко превратить человека в дикаря: достаточно лишить его привычного социума и правил. Может быть, все мы на самом деле были дикарями, которые научились маскироваться.