Валерий Городецкий - Гаврош, или Поэты не пьют американо

В центре зала под люком образовался вакуум, люди стремились быстрее отпрыгнуть с роковой точки. Они наталкивались на других зрителей, толпа сгущалась у сцены, потом пружина выпрямлялась, и кого-то опять сносило к злосчастному месту под люком.

Мне стало страшно.

Только за день до того Гаврош заявила, что если кто-то погибнет на ее концерте, она больше не выйдет на сцену. Никогда.

Один крепкий мужчина, вырвался из толпы под сценой и метнулся к охранникам. Он ожесточенно что-то пытался доказать, размахивая руками и показывая вверх. Охранники только недоуменно пожали плечами и отправили его восвояси.

Пустое место под люком пульсировало, то расширяясь, то сжимаясь под наплывом новых тел. Куски газет и целые пачки плюхались тут и там, чудом избегая попадания в зрителей.

Рано или поздно, одна из пачек должна была в кого-то угодить, и тогда…

Я закрыл глаза, предчувствуя неминуемое. Прошло еще пару мгновений, и песня закончилась. Когда я снова рискнул взглянуть на происходящее, концерт продолжался, а с потолка плавно опускался последний газетный лист.

Макулатура закончилась.

До сих пор страшновато, вспоминая эту “акцию”.

Все-таки газеты не так уж безопасны, как кажется.

– Что делать? – кричал Саныч, бегая вокруг дерева.

– Не суетись – сейчас справимся. Сам виноват – не надо было окно оставлять открытым.

Егор одолжил на футбольном поле мяч и стал бегать под деревом, кидая мяч в Чернышевского, чтобы сбить его с ветки. Но попасть в Чернышевского он не мог. Все вышло намного хуже. Где-то на пятнадцатую попытку Егор решил, что надо бить по мячу ногой. Разбежавшись, он изо всей силы ударил подкинув по-вратарски мяч, тот поднялся на высоту третьего этажа, пролетев мимо ствола, и аккуратно высадил стекло в квартире, находящейся прямо над квартирой Саныча. Осколки со звоном посыпались вниз, предательски возвещая о свершившемся преступлении.

Через минуту из подъезда выскочил немалых размеров мужчина в тельняшке и шлепанцах. Он размахивал над головой разводным ключом и был исполнен решимости наказать обидчиков.

Егор сказал, что он заплатит в валюте вдвойне, вызывать милицию не надо, и отдал в залог свой паспорт.

Тогда Саныч взял у какого-то мальчика водяной пистолет. Егор раздобыл ведро, полное воды и стал обстреливать Чернышевского, с намерением сбить его с ветки струей воды. Но Чернышевский просто забрался по ветке еще выше.

Мимо проходила бабушка в коричневом плаще. Она сказала, что в деревне есть старое проверенное средство – надо облить ствол дерева валерьяной (но не менее трех банок), и тогда «он сам спустится, потому что это для него как водка». Я побежал за валерианой и купил в аптеке шесть банок.

Мы облили валерианой ствол, от земли и до той точки, куда только смогли достать. Через полчаса с окрестностей стали собираться родственники Чернышевского всех мастей – рыжие, пятнистые, полосатые, хвостатые и бесхвостые, одичавшие и не очень. Они орали и стремились вылизать и перегрызть ствол. Лишь Чернышевский неумолимо сидел на своем.

Кто-то из добрых соседей успел вызвать пожарников, которые приехали с мигалками. Они сказали, что мы все – идиоты, и зря отвлекаем серьезных людей своими идиотскими проблемами.

Мальчик в бейсболке, который наблюдал за нами уже минут пятнадцать сказал, что один раз у них из дома сбежал Рыжий, тогда они с родителями сделали так – привязали к веревке гаечный ключ, перекинули его через ветку, и так тряханули, что Рыжий свалился в руки папе. Главное в этом деле – стоять прямо под тем местом, где сидит Чернышевский, – уверенно сказал мальчик, представившись Колей.

Сосед отдал Егору свой ключ и побежал за веревкой. Через десять минут они привязали ключ к веревке. Егор зажал один конец, сосед размахнулся и швырнул ключ, но немного переборщил. Стальной разводной ключ, перелетев ветку, продолжил свой стремительный полет, и приземлился аккуратно на крышу стоящей невдалеке иномарки. Рев сигнализации возвестил о начале новой эры – эры Милосердия, которая наконец дала Чернышевскому свободу от непонятных людей, бегающих под деревом.

Потому что через пять минут во двор уже въезжала милиция, которую вызвал владелец иномарки…

Весь двор писал объяснительные, и за полночь мы наконец разошлись.

Через два месяца Чернышевский сам вернулся. Из чего мы сделали вывод, что порой лучше вообще ничего не делать, и все как-нибудь само разрешится. А также, если кто-то в чем-то и виноват, то это сам Чернышевский. Но он лишь урчал и лениво жмурился, лакая из блюдца свое молоко. Да и не такой уж он был стопроцентный Чернышевский. Ведь на груди у него был орден – большое белое пятно.

В 2006-м Гаврош из Питера улетала в столицу.

Я подъехал к Октябрьской, чтобы отвезти их с Чайкой в Пулково. Погрузившись, быстро проехали по Лиговке, потом вырулили на кольцевую. Там мы и уперлись в гигантскую многокилометровую пробку, как речной поток упирается в плотину.

Дело было дохлое, на рейс они не успевали.

Глядя в окно, как бы равнодушно, Гаврош процедила:

– Звони.

Чайка тяжело вздохнула и достала телефон:

– Добрый день, мы опаздываем на рейс.

– Ну и что?

– Задержите, пожалуйста, рейс номер такой-то.

– Да вы что там, совсем ох…ли?

– У нас тут… (“Фамилия Гавроша”), у нее концерт.

– Чего ж вы сразу не сказали, попробуем…

– Спасибо.

Пробка через полчаса как-то рассосалась, мы подъехали ко входу в аэропорт, и они улетели.

Через пару месяцев я спросил:

– Слушай, а ты не волновалась, что сорвется концерт, что опоздаешь?

Пожав плечами, ответила:

– Ты же знаешь, что без меня не начнут…

– Рамка, сука, кривая, – кричал кучерявый, бегая вокруг камеры.

В студию Лендока я попал случайно. Мирра снимала свой фильм о Женщине, и я заехал по ее просьбе с ноутбуком для оцифровки.

Она дала какой-то адрес на Крюковом канале. Старинная студия документального кино располагалась в особняке с серыми стенами. Фильм снимали полуподпольно, в ночное время, ибо финансирования почти не было, а камеры брали «по блату», пока они отдыхали от дневных съемок.

Я ждал Мирру в коридорчике.

Неожиданно сбоку распахнулась дверь, и вывалился какой-то лохматый человек, весь в проводах

– Они думают, что мы дерьмо, понимаешь? Что я никто, что все зависит от них, все расчеты, просчеты, х – щеты, планы и мизансцены, – обратился он неожиданно ко мне.