Ирина Василькова - Водителям горных троллейбусов

Но командир отвечает за всех, и когда начинается непонятная канонада, снаряды падают уже за околицей деревни, а связи со штабом почему-то нет, лейтенант самолично лезет с биноклем на самое высокое дерево для выяснения обстановки. Солнечный луч, цейссовская оптика, блеснувшее стекло бинокля — немцы засекают цель, следующий снаряд ложится почти точно. Рядом с деревом вырастает второе — из вметнувшихся осколков и земли, ударная волна сшибает наблюдателя с ветки. Лейтенанту повезло — живой, хотя и без сознания. Осколочное ранение, полгода госпиталя, рука не действует, отправка в тыл — в Среднюю Азию, в училище, готовить молодых офицеров. Это приказ, ты здесь нужен больше, кадры решают все. На фронт больше не взяли, хотя рвался, заявления писал. Хотел отомстить за семью — ленинградец. Но подчинился приказу — вот и считал себя всю жизнь виноватым.

Звонили недавно из военкомата.

— Ваш отец воевал в ноябре сорок первого? Составляем список, кому положены подарки в честь обороны Москвы.

— Нет, он был ранен раньше — в августе, под Брянском.

— Тогда не положено. Вычеркиваем.

Ему про звонок не сказала, но он счел бы дискриминацию справедливой. Подумаешь, герой — два месяца только и был на фронте. А Средняя Азия — тыл. Жара, пыль, скорпионы, фаланги и снова госпиталь — на сей раз малярия, но это совсем другая история.

Медсестра Фаина, неопределенного возраста мечта поэта, пробегает мимо, щеголяя розовыми (опять!) брючками и стуча каблуками белых сабо. Мне очень нравятся цвет ее помады и золотые цепочки на шее, они будто излучают уют и тепло, и больничная атмосфера становится похожей на домашнюю. Сладкая, сладкая речь — во рту халва. Действует на меня утешающе.

— Деда бы вымыть пора, — советует Фаина. — Давайте, а?

Соглашаюсь и сую ей в карман деньги.

— Я и побрить могу. И постричь.

Добавляю.

— Вы не волнуйтесь, все будет в лучшем виде! — медноволосая красавица лучезарно улыбается. Я ей верю. У нее очень красивая помада.

Ну да, они существуют параллельно, как волокна, сплетенные в канат.

Вроде бы живешь внутри своего волокна, от остальных отгораживаясь — ан нет! Не дадут отгородиться!

Иду с приятелем по Тверской — он хихикает: «На этом углу мне всегда девочек предлагают». Блин, каких еще девочек?! Для меня это место знаковое — там, за углом, кафе «Десерт», где благородные дамы раз в месяц пьют кофий и собирают денежку на онкологических детей. А тут — «девочек»… Тьфу! Фантомы какие-то! Неет, смеется он, это твои благотворительные дамы — фантомы.

Или вот любимая дача — что может быть реальнее цветов? Но развалившееся крыльцо недочинено— доски уже месяц валяются, а главный строитель-таджик отбыл на родину — сказал, на свадьбу дочери. А ты и поверила! — ехидничает соседка. У нее в голове совсем другая реальность, в которой на территории нашего садового товарищества соперничают две таджикские мафии, а крышует их главный бандюган — сын местного лесника, он их стравливает и на этом имеет немалый куш. А я-то надеялась, что Саид с дочкиной свадьбы вернется и крылечко достроит! А он в бегах от Сафара! Или это не наяву происходит, а только в соседкиной реальности?

А у водителя негабаритного прицепа мало того, что свои собственные мировые константы, но и топология пространства сильно отлична отмоей. Он в своей вселенной вполне успешно вписался в поворот дачных улиц, но заборчик-то мой снес и смылся! Так что в его реальности он победитель, а я в своей — лузер.

У бедного отца в голове — своя реальность. Вчера встретил возмущенными криками:

— Где водители горных троллейбусов прячут горючее?!

— Я про них ничего не знаю! — пытаюсь остановить лавину.

Обижается:

— Скрываешь? Ты же сама их водишь!

Значит, существует и такое мироздание, в котором я — водитель горных троллейбусов? А вдруг отца и не надо лечить, из той реальности вытаскивать? Вдруг ему там хорошо? Может, и мне бы там хорошо было?

Еду домой в задумчивости, ливень хлещет — а по кромке Измайловского лесопарка идет совершенно голая девушка с распущенными (сухими!) волосами. Величаво так идет, с эзотерическим выражением лица. А эта, интересно, в каких мирах сейчас пребывает?

Не знаю, как это все совмещать в своей голове… И надо ли?

Витаминами и лекарствами его накололи, выглядит окрепшим, но вставать с постели совсем не желает. Сердобольная медсестра Таня несколько раз пыталась поставить его на ноги — заходится в крике, как младенец, аж синеет. Таня отступает.

— Плохо! — говорит она мне. — С ногами-то все в порядке, но сам не хочет. А нельзя старому человеку лежать — пойдет застой, долго не протянет.

Хотели на коляску посадить, вывезти в садик погулять — не справились. — Не хочууу! Уйдите!

Отбивается яростно — откуда силы только берутся.

Со зрением тоже непонятно. Резко стало падать после маминой смерти. Три операции сделали в хорошей клинике, хрусталик поставили израильский — врачи говорят, все прошло удачно, остатки зрения удалось спасти. Очки прописали новые.

А он — не видит.

Может, причина тоже в голове — он без мамы эту жизнь просто знать не хочет. А видит совсем иное:

— Лариса, смотри, смотри, вон мама! Да вот же она, в дверях стоит!

Нашла у Нины Горлановой:

«…оттого, что мы, женщины, живем другой жизнью, у нас литература все-таки другая. Мне говорят — ты пишешь быт. Да никакого быта нет. Быт — это философия, выраженная в поступках…»

Все утро провисела на телефоне — занималась выяснением, где раздобыть инвалидную коляску на денек, чтобы отца переместить из больнички домой. Пыталась заказать специальную перевозку в больнице — сначала сами предложили, а теперь говорят — ненадежно: просишь на 9 утра, а могут приехать в 11 вечера, а его к тому времени уже из палаты выселят, и где ж ему лежать, ожидая — на полу в коридоре, что ли? Прокат колясок упразднен, я звонила по всем объявлениям — отвечали, что уже прикрыли услугу, поскольку невыгодно. От слова «невыгодно» хочется вопить и кусаться. Масса жизненно необходимых вещей объявлена невыгодной.

После обеда забежала в школу распечатать макет школьного альманаха, встретила маму ученика-инвалида, та обещала одолжить на пару дней коляску. И еще у нее скопилось много лишних памперсов. Ура!

Помчалась в больницу — отец психует вслух, потому что начисто забыл, кто он и где он. Ему страшно, как заблудившемуся дитю. В больнице дубарь, как в холодильнике, его даже грелками обкладывали на ночь, чтобы не кричал, но не помогло. В виде исключения разрешили надеть на пациента кальсоны. К тому же у него в голове случился сдвиг, что его не кормят — теперь он ест не переставая, но ничего не усваивается. Весу осталось килограммов сорок.