Эна Трамп - Возвращение Робин Гуда

Юрьич затянулся несколько раз.

– Даша… – сказал он. – Будешь?

Дашка молчала.

Юрьич посмотрел на папиросу, положил ее на спичечный коробок, встал и подошел к окну, остановился за Дашкиной спиной.

– Даша, – сказал он. – Ну прости.

Дашка молчала. Юрьич постоял, потом положил ей руки на плечи. Дашка дернула плечом – но слабо, и Юрьич рук не снял.

– Ну хочешь, – сказал Юрьич. – Пойдем вместе… куда-нибудь.

– Они пойдут, – сказал Джо. – А мне – здесь сидеть?

– Ну прости, – сказал Юрьич.

– Юрьич, – сказала Дашка. – Я уже всё. Я уже всё… всем… простила.

– Тогда не плачь, – сказал Юрьич.

– Я не плачу, – сказала Дашка. – Они хорошие, – сказала Дашка, – они хорошие, Юрьич. Пусть у них все будет хорошо.

– Вы курить-то… – сказал Джо. – Конечно, – сказал он с удовлетворением. – Погасло из-за вас.

– Рот закрой! – сказал Юрьич мрачно. – Дай сюда.

– Да ни хрена себе, сами…

Тут раздался звонок, и все замерли.

Дашка поворачивается, у нее огромные круглые глаза, она шмыгает носом и спрашивает:

– Кто это?..

КОНЕЦ

Титр: СМЕРТЬ БУФЕТЧИЦЫ

Было очень темно. Маленькая буфетчица шла через лес. Она боялась. Сзади, за соснами, по снежным дорогам парка, проехал псих на мотоцикле – звук был далеко, но, в то же время, слишком близко. Наконец он почти стих, но тут же снова стал нарастать: псих возвращался.

Она вышла к морю – на огромное снежное поле, уходящее к горизонту. Далеко в стороне что-то темнело. Это была станция. Буфетчица пошла туда, спеша и спотыкаясь.

Еще не доходя, она уже видела, что в окнах темно. Потом она подошла и стучала в окно и в дверь. Наконец она опустила руки.

Она села на ступеньку, спиной к двери, а сумку поставила рядом. А руки спрятала в рукава, как в муфту, и нахохлилась. Было очень тихо. Она сидела так, потом пошевелилась и поставила сумку на колени.

Наконец она снова зашевелилась. Открыла сумку, достала бутылку. У нее долго не получалось открыть бутылку, но наконец получилось – зубами. Она стала пить из горлышка, а потом кашлять. Звук кашля прозвучал так странно, что она постаралась больше не кашлять.

Она выпила уже где-то половину. Бутылку она ставила рядом, а сама теперь долго и старательно шмыгала носом и откашливалась. Из-за этого она не услышала шагов по снегу.

Кто-то вышел из-за угла станции, остановился.

Затем раздался выстрел.

Буфетчица страшно закричала и вскочила. Бутылка опрокинулась.

Человек с ружьем, издав удивленный возглас, поспешил к ней.

– Я думал – черти, – говорил Федор, тыча ключом в дверь и не попадая. – На часы хоть смотришь иногда? – Дверь наконец открылась. Федор включил свет. – Ну! Полпервого!.. – Вдруг он с подозрением повернулся к Кундре. – Тут вчера целую ночь в окно кто-то шкрябал и по крыше скакал – не ты?..

Кундра села на стул, не раздеваясь. Она была пьяная.

– …А то я сказал, – объявил Федор, не дождавшись ответа, – черти, не черти… пусть судят потом!.. – Он погрозил в окно кулаком, потом вдруг задумался, шагнул и стал смотреть.

В свете, падающем из окна наружу, видна бутылка, валяющаяся на снегу.

– Тьфу! дура!.. – Федор плюнул прямо на стекло, потом вытер, перевернулся. – Чего тебе надо?! Выгнал бы… да электричек больше нет, – сказал он с удовлетворением.

– Ты пристрели меня, – сказала пьяная Кундра.

– Ш-шас, – сказал Федор. – Патронов дашь?

– Ничего не хотела, – сказала Кундра. (Она начала раскачиваться на стуле.) – Спокойно дожить хотела.

– Спокойно, – сказал Федор. Он чему-то обрадовался. Он сел на другой стул. – Спокойно, – сказал он. – …А ты кто такая?.. Ты может клад закопала?.. Или может знаешь чего?.. Ты чего морду-то воротишь?.. Ну так я тебе вот что скажу.

Он встал, подошел к двери, распахнул ее.

– Пожалуйста! – сказал он. – Хочешь спокойно – иди. Нет? Не-ет?..

Он еще что-то говорит, и Кундра, не переставая раскачиваться, принимается что-то говорить, может быть, даже кричать… Федор закрывает дверь… Кундра встает со стула… – так они стоят, крича друг на друга, но слов не слышно.

Начинается песня.

«Чего боюсь я, просыпаясь, попробуй, угадай с двух раз.

На гору Утайшань взбираясь, отец не взял с собою нас.

На гору Утайшань взобравшись, хотел он встретить Манчжушри.

Но Манчжушри он там не встретил, а ну-ка сопли подбери!

Сопли – подбери!..» – и так далее, до самого конца.

В лесу раздавался топор дровосека.

Мужик топором отгонял гомосека.

СЕРГЕЙ

Сергей обзавелся тремя козами. Одна была большая, а две другие – маленькие.

Мы с ним и с козами пошли на речку – с полчаса по тропинке все вверх и вверх. Сергей шел впереди легким быстрым шагом. Он маленький, потому такой легкий, – пониже меня. За ним шли козы, а сзади тащилась я. Для меня были полной неожиданностью первые три раза, когда большая коза на ходу вдруг поворачивалась боком и, изящно склонив голову, приплясывая, бросалась на меня со своими рогами. Получалось, что я практически всю дорогу не умолкала: «Сергей, ну почему она… Я же ничего ей не делаю… Сергей, вот она опять! а-а-а!» – тогда Сергей поворачивался и, стыдя и ругая козу, пропускал ее вперед. Но потом она как-то снова оказывалась сзади и, улучив момент, становилась боком и поворачивалась ко мне, и я кричала: «Серге-ей!..» По-моему, Сергей специально позволял козе отставать. По-моему, его это забавляло. Но по нему никогда ничего нельзя понять. Нельзя даже понять, святой он или же просто давно спятил. Я уже сколько об этом размышляю, и иногда мне кажется так, а иногда – эдак. Но, впрочем, одно другого не исключает.

На обратном пути, когда я уже отбросила все благие намерения и с мрачной решимостью помахивала длинным прутом (главное было – уловить момент, когда она становится боком, чтобы успеть ей вломить до того, как она бросилась), – из кустов вдруг вышел здоровенный и, как мне показалось, не вполне трезвый мужик. Он преградил нам дорогу. Если я ничего не путаю, на плече у него висело ружье. Он спросил, что это за козы. Сергей мирно отвечал, что это его козы, что он их вывел пастись. Мужик тогда высказался в том смысле, что Сергей здесь никто, а он – лесник, и это заповедник, и вот Сергей сейчас немедля заплатит ему штраф – двадцать рублей. Сергей опять же очень мирно ему что-то отвечал, но мужик не желал успокаиваться, и распоясывался больше и больше. В конце концов мы все-таки как-то разошлись. Кажется, Сергей обещал ему – кажется, несколько раз – что больше такого не повторится.

Мы спускались дальше, и я дала себе волю – меня и раньше подмывало, но я-то здесь действительно была никто, – теперь же я отвязалась, минут десять ругала мужика сукой и по-всякому; Сергей шел рядом и помалкивал, а потом вдруг ни с того ни с сего принялся пересказывать какую-то притчу про двух монахов, один из которых перенес женщину через ручей. Второй же монах его всячески укорял и порицал, что вот, ты перенес женщину через ручей. И первый монах тогда ему сказал: я перенес и оставил, а ты до сих пор ее с собой тащишь. Самое смешное, что притчу-то эту я и раньше знала, но то ли конца не помнила, то ли еще чего*, – и я шла и пялилась Сергею в спину: со спины он выглядел совсем мальчиком, а сколько лет ему на самом деле, я не знала, но, наверное, около тридцати.