Эна Трамп - Возвращение Робин Гуда

– Да я в курсе, – сказал Миша. – Я же ничего не говорю. Просто – это же Лесбия. Она месяца без мужа не жила. Нет, я знаю, что Дима женат. Можно же развестись.

– Это ты так считаешь?

– Не, я наоборот. Считаю, что зря. Лучше бы за тебя. Шучу! Но я ж не буду ей говорить.

– А это уже неуважение ко мне.

– Да я уважаю! И она уважает. Хочешь, могу за нее извиниться.

– Не надо.

– Ладно.

Они потоптались друг против друга. Миша потерял мысль.

– Я завтра приду, – сказал Матвей. – В девять… нет, в восемь утра. Туда, к Диме. То есть не к Диме. Квартира не его. Нельзя оставаться.

– А как… Не, я понял. Только как они здесь будут? Здесь же ремонт.

– Можно ко мне. Пока хотя бы одну комнату закончим. У меня места меньше, чем у Димы. Но на пару дней хватит.

– Вообще я считаю, – Миша, отставив ногу. – Без разницы, чья квартира. Собственность – это кража…

– Я и говорю – ко мне. Если ты хочешь обсудить философские понятия, давай в другой раз. Сейчас вам до дома еще нужно добраться. Я ухожу, так что ты за старшего. Пока.

– До завтра. – Миша протянул ему руку.

* * *

Без 20 восемь (здесь произносили «без двадцать») Матвей подходил к Диминому подъезду. Деревья и дома мутно вставали в дыму. Транспорт, впрочем, ходил. Люди ехали на работу, у кого была.

Долго давил на кнопку. Наконец дверь открыла заспанная Лесбия. С голыми плечами, обернутая в простыню, конец которой был загнут внутрь и устроен между грудей.

– Ты что, на футбол пришел? – гневно шепотом. – Что ты звонишь, как буйный, мы заснули час назад.

Матвей прошел в комнаты. Дети спали. Развернувшись кругом, пошел в кухню. Лесбия сидела у стола, зевая, собирая одной рукой волосы на затылке, показывая бритую подмышку. Простыня распахнулась выше колен, предоставляя на рассмотрение красные точки от бритья на выпуклых икрах. Матвей сел.

– У меня поспите. Их будить незачем пока, начинай упаковываться. Я кашу сварю. Овсянку у вас едят?

Она зевнула во весь рот.

– Я не пойму… – сказала шелестящим голосом. – Откуда ты взялся на мою голову…

– Зачем я тебя пустила. Я думала, это Дима пришел. Кто еще может ломиться в квартиру в семь утра.

– Если бы это был Дима, ты бы что ему сказала?

Рот захлопнулся.

– Ничего, – протянула Лесбия (как кота за хвост), – хорошего.

– О чем и я. Тут оставаться нельзя. Тем более, что он здесь не хозяин. А ты не только за себя отвечаешь.

– Ой как ты меня напугал, – кривясь, сказала Лесбия.

Задернула шторку простыни на коленях. – Чай поставлю, – сообщила она светски. Встала.

– Я ничего не понимаю, что ты говоришь, – сказала она голосом базарной торговки. – Не все ли равно, где подыхать в этом дыму. У тебя сколько комнат?

– У меня ты не подохнешь. Проживешь три дня, пока не расчистим квартиру. Даже, я думаю, мы с Михаилом будем ночевать там. Чтоб быстрее закончить. От Петра толку мало, но к компьютеру я его не подпущу. Значит, будет с нами. А вы тут, то есть там. Потом поменяемся местами.

Одной рукой она оперлась на верхний кухонный шкафчик, отчего со стороны другой руки, как у статуи, простыня легла складкой над изгибом бедра.

– А потом ты скроешься в дыму.

Покачиваясь, она смотрела на Матвея.

– Зачем? Ты же у меня в квартире будешь.

– Диме это не помешало. Особенно, – она усмехнулась, – раз ты нас отсюда выгоняешь. Может, вы сговорились. Я даже не знаю, как тебя зовут.

– Щукин Матвей. Вроде бы Александрович.

– Вроде бы? Это как у моих, что ли?

– Психологию хочешь привязать? Не выйдет. По-другому. – Матвей встал. – Я пойду умоюсь. Или иди ты первая, я буду кашу варить.

– Чай заваришь? Вон там пакеты.

– Я с собой принес. Я нормальный сделаю. Чайник заварочный.

Лесбия оторвалась от шкафчика, прошла по кухне, поискала, затем поставила литровую банку на середину стола.

– Я не знаю, где чайник. Мы в пакетиках пьем.

– Сойдет. Пить надо горячее. А мыться в холодной.

– И тогда что?

– Не знаю, что тогда. Я так делаю, и неплохо себя чувствую. Если не останавливаюсь после каждого шага и не обсуждаю заведомо бессмысленные вопросы.

– Так люди не говорят, как ты.

– Работа такая.

– А какая у тебя работа?

* * *

Три часа проспал. Просыпаясь через каждый час, а последний час – через каждые двадцать минут. Просыпаясь, слышал, как ворочаются и бормочут за гипроковой стенкой. Маленькая девочка заговорила во сне.

Но когда встал – без будильника, за пять минут до срока – было тихо.

Сразу одевшись, прошел в туалет. Под душ не вставал, чтобы не разбудить. Умылся и осторожно притворил входную дверь. Ключ вставлять не стал.

До вокзала сорок минут. Город был пуст, проехали две или три машины. Хоть по центру проспекта чеши. Давно ли так ходил на первую электричку. Пятнадцать лет. Ощущенье внутри говорило иное. На ощущенья полагаться нельзя. Полагаться нельзя, а учитывать и обдумывать можно. Вот бездны тяжелого похмелья, открывающие сдвиги смыслов, которые не запоминаются, но можно восстановить логический ход к совершенному разрушению привычных рельсов. Так неужто приобретенное забыто в камере хранения и налегке шествуешь дальше? Нет, из суммы всех сум и выводятся ближайшие три-четыре шага. Там будет видно. Измененные состояния сознания, говоришь. Три часа спать и мало есть.

На середине пути увязалась собака. То, что за ним, он понял через десять минут – бесшумно вывернула из дворов Дворянской, трусила независимо, отставая и поднимая ногу, потом забегала вперед, не оглядываясь, проводник. Мастью лис, хвостом дворняга, безработный по паспорту. Не сказать, чтоб компания была неприятна; пожалуй, обоим. И до вокзала можно делать вид, что друг другу не должны.

Когда вышел на рельсы, издалека, чтоб не через турникет, совсем рассвело. Душно, но жары настоящей нет. Будет через два часа. Небо застелено серым, и это не дым. Неужто дождь пойдет? Дождя не было два месяца.

Матвей понадеялся, что собака отстала. Но вот она – бежит справа вдоль рельсов, потом перебежала на другую сторону. Это уже плохо. Собаку, подумал он, надо прогнать. Рот открывать, издавать звуки не хотелось. А нагнуться за камнем – вроде не за что. Такая тихая собака. Самостоятельная.

Электричка стояла. Вагон был пуст. Он сел в угол. Собака тоже вошла, пробежала по вагону до конца, повернула назад. Совсем плохо. Перед электричкой она прикоснулась к нему ухом. Случайно.

Собака постояла у его сиденья. Потом, словно что-то обнаружив или вспомнив, выбежала на перрон. Матвей закрыл глаза и заснул на минуту. Когда он их открыл, увидел, что собака на перроне следует за людьми, идущими вперед, к следующему вагону. Когда он снова их открыл, электричка тронулась. В вагон с той стороны вошли два человека и умостились далеко от Матвея.