Эна Трамп - Возвращение Робин Гуда

Верно. Чаек Аман любил. Один раз они с Волковой его полтора часа на улице ждали. На мусорном ящике, у состава. Пока Аман там внутри с проводницами прохлаждался. Обещал подсадить на попутный, а пока – погодить. Плюнули и ушли пешком к московскому, искать в отстойнике поезд.

С другой стороны. К Аману привыкли. И он к ним привык. Даже по телефону уже понимает. Да не такой плохой он мужик. Волкову оставил на составе ночевать и шавермой кормил, когда у нее подружка, с которой живет, пропала с ключами.

Вдруг звонок. Он смотрит на телефон.

Аман.

– Сейчас, – говорит Луизе и выходит в тамбур.

Аман сопит в трубку.

– Что там говорат, – говорит наконец.

– Говорят, отдыхаешь.

Амана прорвало.

– Мэня подставили! Я вообще нэ виноват. Там воду нэ заправили. Поезд ушел бэз воды – что, я отвэчать должэн? Скажи, – голос его меняется на просительный, – Аман был плохой бригадир?

– Нет, Аман, – говорит он, думая о трех тамбурах белья, которое предстоит растащить по составу. – Ты хороший бригадир.

– Я так подумал, – просит Аман. – Если все соберетесь и пойдете к Настэ. И скажете: хотим Амана.

Кого собирать? Узбеки Амана ненавидят.

Он набирает Волкову.

– Как там?

– Ну на хуй, – говорит Волкова пониженным голосом. – Этот Толя, со своими женами. Душу он с меня вынул.

– Оля, мы попали, – внушает он. – Я еще ни одного вагона не сделал. Дальше хуже будет. Тут новых набрали, вообще по-русски не говорят. Пошли завтра к Анастасии, просить за Амана.

– У меня завтра выходной, блядь, – говорит Волкова. – Я завтра в Волхов, домой еду.

Ну что он, один пойдет?

Возвращается в вагон. А там уже Луиза, копытом землю роет.

– Бегом!

Бегут в тамбур. Луиза сдергивает мешок с горы.

Раз такое дело, он берет два.

Дальше стремглав несутся в голову состава. Шестидесятилетняя Луиза, колыхая телеса, с мешком на горбу. Он поспешает за ней, держа курс на этот мешок, который трясется, как заячий хвост.

В вагоне Луиза сбрасывает мешок и заворачивает обратно. Он ловит ее за локоть.

– Хватит, Луиза. Вы бригадир. Идите узбеков пригоните, мужиков же полно. Ну и что, что не понимают. Я по накладным прослежу.

После восьми ходок он теряет счет. В голове вместе с пульсом бьется: армия. Нескончаемый бег, и любой, кто стоит, – начальник. И непрерывный мат. Стоило жить тридцать лет, чтобы сюда вернуться.

Пять часов. Вагоны не убраны. В семь поезд подается на посадку.

Утром он не может встать.

Амана вернули через неделю.

. . .

Телефонограммы.

Н. Я беру отпуск. Послезавтра выйду.

Бабушкин. За счет другого дня.

Н. Нет, дополнительно. Бюллетень.

Бабушкин. Да это ваши деньги ж… Берите.

. . .

Он сдул матрас и спал на полу. У соседа-шофера гремел русский шансон. Он не двигался, пока сосед не уходил.

Лежа на спине, начинал поднимать ноги, скрипя зубами.

На двадцатый подъем боль уменьшилась.

Поднимался по частям, на живот, потом на колени. Медленно разгибался.

Пошел в кухню и накинул крючок, понадеявшись, что выдержит напор сумасшедшего деда. Открутил воду на полную мощь и поджег колонку.

Лег в ванну. Горячая вода дошла до горла.

Пришлось вылезти, чтоб колонку погасить.

Лег.

Тишина.

Закрыл глаза.

Вода стала совсем холодной, когда он вылез.

Вытершись свитером, вернулся в комнату. Там опять лег.

Заснул, а, проснувшись, снова стал поднимать ноги. Вроде бы легче.

Не лучший способ проводить выходные. Но заставить себя встать невозможно.

Сосед вернулся и опять врубил русский шансон. Он закутал голову в свитер, натянул край матраса.

Ночью он несколько раз просыпался и снова качал ногами. Тянуло сквозняком из форточки.

Утром проснулся с большим аппетитом. Встать уже можно было почти безболезненно.

Из еды – несколько пакетов роллтона, выброшенные пассажирами.

Он сходил на кухню, набрал воды в банку. Вернулся, опустил кипятильник.

– Можно было подчищать железнодорожные мусорки и без того, чтобы там работать.

Поел, оделся и вышел на улицу. Волкова оставила ему проездной, сгорающий в конце недели. Воскресенье.

Он шел к метро, вдыхая сырой воздух и удивляясь, сколько в нем запахов, если не курить. С одной стороны ветер веет шоколадом; с другой – непременная примесь бытовой химии, выброс которой был в ночь перед устройством на работу. Давно.

Немедленно захотелось закурить.

Зазвонил мобильник.

Это только Волкова. Если не Аман, конечно, не знающий, что он не на работе.

Он вытащил телефон. Незнакомый номер.

– Привет, Роман.

– Анастасия?

– Узнал?

– Ну, или вы, или Бабушкин. Для остальных я утенок.

– Кто? – Она засмеялась.

Он молчал.

– Где подруга твоя? – спросила весело.

– Позвоните ей.

– У нее телефон выключен.

– Потому что она в Волхове. У нее там местный номер. Я пришлю вам эсэмэс.

– Лучше сам ей позвони. Завтра пускают новый двухэтажный поезд. Набирают четырех человек, только русских. Опция – уборка в пути следования. Петербург – Адлер и обратно. Оплата хорошая.

– Какая?

– Это к Бабушкину. Трое у меня есть. Вот думаю, – сказала она весело, – кого поставить. Тебя или ее?

– Ее, конечно.

– Почему? – Она рассмеялась. – Я правильно понимаю?

– Что?

– Что ты несгибаемый рыцарь Айвенго.

– Пока что я наклониться не могу. Еще одна разгрузка белья, и мне кайки.

– Там не будет разгрузки, – говорит она таким голосом, каким предлагают минет. – Только выгрузка мусора. Это легкая работа. И чистая.

– …Ро-ма! – требовательно. – Ро-ме-о! Ты что, от счастья язык проглотил?

– Анастасия, вы хотите меня унизить? Это неправильный метод. Я внизу. Ниже уже некуда.

Молчание.

– Кстати, Аман хороший бригадир, – валит он. – Зря его убрали. При нем не было такого бардака.

– …У тебя трудовая есть?

– Откуда?

– Санитарной книжки тоже нет. Приходи сегодня. Нет. Завтра в четыре часа. Подпишешь договор. Санитарную и трудовую Людмила сделает, я скажу. В девятнадцать ноль ноль отправление.

Она ждет.

– Спасибо, – говорит он.

– Пожалуйста. – Отключается.

Он стоит, сжимая телефон. Что-то тут лишнее. Или унизить, или спасибо.

Не давая экрану погаснуть, находит волховский номер.

– Чё случилось-то, – пугается Волкова.

– Оля, хочешь в Адлер?

– Какой, блядь, Адлер. Не-а, не хочу.

– Завтра в семь. Та же уборка, но платят лучше. Если согласна, я перезвоню Анастасии, она тебе дальше объяснит.

– Какой, блядь, в семь, я не успею.

– В семь вечера.

– А ты почему сам не едешь?

– Не хочу.

– Ну и я не хочу. На хуй, не, не поеду.

. . .

– Ты что, с ума сошла? – сказал Бабушкин.

– Почему?

– Фэйс-контроль. У него вид классического зоновского пидораса. Эта ромашка. А зубы ему выбили, чтоб хуй сосал. Ты считаешь, что пассажиры спального вагона не напишут на тебя жалобу?