Эна Трамп - Возвращение Робин Гуда

– Так вот объективно мне понятно, в чем я виноват. Знаешь, Оля, чего я хочу? Я хочу лежать в нормальной квартире и читать книгу. Как я делал, когда жил у той бабы. Отдавая обществу ни на секунду больше времени и силы, чем чтобы я мог лежать и читать. И этого я себе не прощу. Того, что повелся, подумал, что так можно. Пошел на мировую – тогда как со мной никто мириться не собирался. …Но только им я этого тоже не прощу. Я с ними пять лет жил. И раз они позволили увлечь себя этим объективным процессам… раз я – а не мастер, не начальство, не Путин – оказался виноват в том, что вот так, без ксивы, без дома, с клеймом на лице посмел с ними рядом стоять… Ты это хорошо сказала – пусть убивают! Не думай, что я об этом не подумал; у меня три месяца было; и можно было сразу уйти. Но только это бы означало сбежать; а упереться рогом, доказывать телом, сколько его есть, потребовать у мастера свои деньги себе – он бы может не отказал, ему дороже было, что он меня доил, по правде ему на общество плевать, оно и так против него. …Это бы означало – что? Что я с ними дальше хочу?! Да я хотел с ними дальше. Я к ним привык. Возраст такой. Меня и сейчас порой слабость одолевает. Хочется вернуться и все там разнести. Дать ему в ебальник еще хотя бы раз, то, что тогда не смог, потому что хуевый боец. Нет, нельзя. Я дотерпел и ушел. Пять тысяч в руки – вот всё; в тот же день на трассе стоял. Вовка – я ему потом звонил – думал, я назад к бабе перебрался; у него под конец обо мне такое представление сложилось… Он ко мне тоже привык. …Жжет, конечно. Ночью трудно одному оставаться. Тем лучше. Теперь уже до могилы.

– Пошли, блядь. – Волкова потянула его за руку. – Террорист, на хуй. Не прощу.

– Пошли. – Они вошли в вестибюль. – Тридцать лет назад турникеты стояли справа и слева. Они захлопывались, если хотел без пятака войти. Надо было сделать вот так, – он взмахнул ладонями сверху вниз, – и фотоэлементы не срабатывали. Если правильно рассчитать, ничего не видно и не слышно. Проходил, как волшебник. Навык утрачен.

– Тебе купить жетон? – У Волковой проездной.

– Есть. – Он втолкнул жетон в прорезь.

На эскалаторе встал на ступеньку ниже спиной к ней.

Наташка всегда становилась лицом. Стояла так и разговаривала – пока уже почти не падала, доехав донизу.

Он как почуял ее раздумья – повернулся и что-то сказал.

– Что? – Волкова не поверила своим ушам.

– Не парься, – повысил голос. – Я пошутил.

– Что пошутил?

– Всё. В книжке прочитал. Ты же хотела, чтоб я тебя развлекал.

Он сошел на левую сторону и побежал вниз.

Волкова не может по эскалатору бегать. От ступенек в глазах рябит; она, как сороконожка, забывает, какой шагнуть. Можно навернуться носом вниз.

Он ждал ее внизу.

– Мне на ту сторону, – кивнул на подходящий поезд.

Захотелось догнать его и садануть кулаком в спину.

Что она ему сделала? Что сказала?

Почему им всем с ней так можно?!

– Завтра выйдешь? – крикнула она через спины.

Он обернулся и махнул ей рукой.

. . .

– Где твой товарищ? – спросила Анастасия.

– Я не знаю, – сказала Волкова басом.

Молчание. Она что-то щелкала в своем компьютере. Бухгалтер Саша у Волковой за спиной шелестела.

– Неделю не могу дозвониться, – сказала Настя Александре через голову Волковой. – Абонент вне зоны.

Саша повела плечом. Можно было трактовать по-разному.

– Начисли ей за него, – велела Анастасия.

Саша положила ручку.

– Настя, ты что? Дело подсудное.

– Я свои отдам, – сказала Анастасия. – Если он появится. Делай что говорят. Иначе на депозит уйдут. Никто их уже никогда не увидит.

Наконец посмотрела на Волкову: – Ты же считаешь свои вагоны? Бумажку ведешь, я говорила? Что, когда, сколько? Вычтешь из полученной суммы. Отдашь ему. Когда увидитесь.

Волкова облизнула губы.

– Мы не виделись. – Всё, слезы покатились. – Я не знаю, где он живет. Кроме работы.

– Десять шестьсот, – сказала Александра. – Это без Адлера. С Адлером – семнадцать восемьсот.

Настя глянула в компьютер. Сняла трубку. 573-66-66.

Подождала. Послушала, что говорят.

– Девушка, можете посмотреть человека? Чураков Николай Максимович. Тысяча девятьсот шестьдесят шестого года рожденья. Информация нужна с… – Посмотрела на Александру: – Какое число? …С восьмого, да, с восьмого мая.

– Одет был – черные брюки, синяя куртка с капюшоном. Рост… метр восемьдесят восемь. Есть особая примета: татуировка на лице. Да. Цветок. Ромашка.

Ждала.

– С работы звонят. ООО «СТК-Запад».

Опять ожидание.

– Спасибо. – Повесила трубку.

– Нету ничего. Ментам я звонила. Хорош реветь, – сказала она Волковой. – Забухал твой приятель.

– Он не пьет, – сказала Волкова. – И не курит.

– Бухгалтерия завтра с двух. Подойдешь и получишь. Что-нибудь еще хочешь мне сообщить?

Волкова схватилась за лицо. Плечи ее тряслись.

– Он говорил… Получим деньги – поедем к тебе в Волхов… в гости. Познакомишь меня с матерью, и я на ней… женюсь.

Настя усмехнулась краем рта.

– Обманул, – сказала она. – Поматросил и бросил. Всё, иди гуляй. Что непонятно? Я говорю: свободна.

Волкова повернулась и бросилась вон.

– Злая ты, – сказала Саша.

Настя вгляделась в монитор, щелкнула мышью. Бросила ее и призадумалась.

– Бывает, – сказала она, – не сразу находят.

– Бывает, – в тон ей сказала Саша, – и медведь летает.

Настя не услышала.

Саша поднялась, подошла к ней и обняла со спины.

– Настя, что ты? Бешенство матки? Он старый. Он бомж. Поди, вон, на вокзале сидят, бери любого и… трудоустрой. – Сама засмеялась. – Посмотришь, сколько пробудет. До первого… дуновения. Лучше с Бабушкиным замути. Если уж замуж невтерпеж. Он уже и надежду потерял. Ходит, как кот побитый.

– Дуновения… – Настя услышала только это. – Цветок… бабочка… как во сне, – сказала она, как во сне. – Не бывает же так, чтоб человек растворился… как дым. Бывает, черепно-мозговая травма. Бывает, в лесу лежит, и череп черви объедают… Да мне не надо ничего, – наконец она проснулась и оттолкнула Александру гневно. – Я просто хочу, чтоб он был.

Матвей возвращался под утро. Поднимаясь к себе на этаж, увидел тело, скорчившееся на ступеньках на следующем лестничном пролете, повыше его двери.

Хорошо помню, что успел подумать. Тело, на ступеньках, перед моей дверью – чьей же еще. Из всех подъездов, всех квартир в подъезде.

Параллельно с этим быстрый счет. Поесть, помыться, поспать. Если живой. Возможно – денег на дорогу (деньги есть). Или на маршрутку. Что-то из вещей. По обстоятельствам. (Сможет ли выдворить? Да. Есть «Ночлежка», дальше пусть они.)

И третий голос: кто-то из знакомых. (Опечатка была: «знаковых». Оставлю тут.)