Александр Сегень - Похоронный марш

Обычно через час-другой после салюта Типуновы возвращались. Он, особенно уставший от выплеснутых чувств, шел, ковыляя, опираясь одной рукой на черный блестящий костыль, другой — на руку своей верной Катюши.

— Ну вот и повидались со всеми, — говорила Катюша, если кто-нибудь еще стоял около подъезда. — А некоторых уже в этом году не было, которые померли, царство им небесное. Война-то дает о себе знать, прибирает понемногу кого еще не добрала.

— Пойдем, Катюша, — торопил ее усталый муж, и так заканчивался этот единственный в году день.

Сын Типуновых Юрий работал механиком на корабле дальнего плаванья. Большую часть времени он не жил дома, и жена Светлана ревновала его страшной ревностью. Один раз Юрий похвалил жене красоту тети Веры Кардашовой, и типуновская невестка сказала тете Вере:

— Вер, к тебе мой Юрка не клеился? Если будет клеиться, ты гони его, он сразу отойдет. Он нерешительный. А мне тогда скажи, ладно?

В ответ тетя Вера только рассмеялась:

— Что же он будет ко мне клеиться? Разве я марка, а он конверт? Смешная ты, Свет. Да он только про тебя всем и трубит, как ты вкусно готовишь и как все по хозяйству делаешь.

Но ревнивая жена не успокоилась, и, хотя повода не было, она то и дело кормила любопытство старушек:

— Верка Кардашова так и стреляет своими глазищами в моего Юрку. А он, лопух, и тает!

— А мужики все такие, — авторитетно заявляла Валя Лялина. — Им от тебя много не надо, состроишь такому телку красивые глазки, он и пойдет за тобой, слюни распустит.

А моя мать Анфиса однажды, встрянув в такой разговор, взяла да и ляпнула Светлане из озорства:

— Ты, Светлаха, мужика своего к Верке не ревнуй, ты его ко мне ревнуй, я его скоро у нее отобью.

Светлана запылала, как мартеновская печь:

— Значит, у них все-таки есть что-то?

— А я разве говорю, что есть? — задумалась моя мать.

— Сама сказала: отобью, — едва не плача вскрикнула снедаемая ревностью.

С этих пор она избегала тети Веры Кардашовой и следила за ней и мужем так, как, наверное, лишь за погодой следят. И Юрий шарахался от тети Веры, будто от осиного роя, боясь даже посмотреть на нее и теплее обычного сказать «здраст, Вер».

Типуниха, смеясь и одновременно сокрушаясь, говорила:

— Совсем наша Светка ошалела, ревнует Юрку к каждому кусту. Ишь выдумала чего, будто у него с Веркой завелось. Да он про Верку теперь и заикнуться боится. И прилезет же такое в нашу бабью башку! И все из-за того, что он сказал как-то: «Жалко Верку Кардашову — красивая, а мужа подходящего не нашла». Да мой Типун, бывало, кого только не расхваливал, а я хоть бы что — все равно знала, что он меня ни на какую раскрасавицу не променяет.

Внуки у Типуновых были какие-то нелепые. Любаша разрасталась, как заквашенное тесто, — круглая, сильная, носилась по двору, но не дружила ни с ребятами, ни с девочками. Однажды Дранейчик хотел подглядеть за ней, когда она в палисадник полезла, а она увидела и таких ему при всех оплеух навешала, что ее с тех пор прозвали Любка Не-влезай-убьет. Если ребята или девочки предлагали ей поучаствовать в какой-нибудь игре, она с веселым выражением краснощекого лица отвечала:

— Да ну вас к лешему, я лучше сама побегаю.

А Женя, наоборот, был такой скромный, девчачий, все время с девочками водился, и в классики с ними играл, и в дочки-матери, и в прыгалки; девочки даже пи́сать при нем не стеснялись, как утверждал Ляля. Как-то раз я увидел у Жени книжку «Урфин Джюс и его деревянные солдаты» и попросил почитать, а он:

— Хитренький какой! Вы, мальчишки, только рвете книги, а читать аккуратно не умеете.

Зато моя бабка, Анна Феоктистовна, Женю мне всегда в пример ставила:

— Эх ты, двоечник непутевый! Вон брал бы пример не с Ляли, а с Жени Типунова — на одни пятерки парень учится, все грамоты какие-то дают, инженером будет человек.

— Так Женька же девчонка, — отвечал я, — ему и положено, как девчонке, зубрилой быть и на одни пятерки учиться.

А бабка мне:

— Э-эх ты, пойдешь по отцовским стопам, воровское отродье, прямая дорога в тюрьму.

Веселый Павлик тоже очень любил типуновских голубей. Он ведь и свистеть умел здорово, и если застанет, как Типун голубей выпустил, так тут же сунет два пальца под язык и засвистит, как падающая с высокой высоты бомба. И голуби тогда веселее летали от свиста Веселого Павлика.

— Рассвистелся, соловей-разбойник, — недовольно ворчала Фрося. — Гляди, они тебе на морду-то нагадят.

— Тетя Фросечка, — весело отвечал Павлик, — птичка-то божья, стало быть, и помет божий, одно удовольствие, если нагадят — лучше святой воды.

— Что с тебя взять, ненормальный, — отмахивалась нормальная Фрося.

Однажды 9 Мая нашего Типуна показали по телевизору, как он встречается со своими однополчанами. Несколько раз мелькнуло его чуть не плачущее, смеющееся лицо, и показали, как он три раза обнимался с разными другими чуть не плачущими и плачущими старичками. Про них про всех сказали, что они воины какого-то особенно отличившегося артиллерийского полка. А бабушка Катюша почему-то так и не попала в телевизор, хотя никогда такого не было, чтобы Типун один ходил на встречу с однополчанами, и в тот, телевизорный, раз они тоже были вместе.

— Да я ж разве ж воевала? — сказала она потом.

— Не воевала, зато над мужем как голубка воркуешь, — сказала баба Клава Кардашова. — Жен тоже надо отмечать.

А на другой год после этого Типуновы никуда не ходили 9 Мая. Та весна была особенной, разъяренной. В конце апреля у бабушки Катюши случился какой-то приступ, ее положили в больницу и сделали операцию. Старый Типун проводил у нее целые дни, и когда его не пускали в палату, он сидел в вестибюле. Вечером он медленно брел домой и на все расспросы соседей отвечал чуть не плача:

— Ничего, не беспокойтесь, обойдется.

И сразу поднимался к себе на пятый этаж. А лифт там, как назло, снова ремонтировали.

Светлана за ним ухаживала, готовила и стирала, а когда тетя Вера Кардашова спросила ее, не надо ли помочь, все-таки двое детей, а тут еще пожилой человек, Светлана ответила:

— Спасибо, дорогие соседи, сначала доведете людей, а потом помощь предлагаете, чтоб все видели, какие вы добренькие.

Но тетя Вера Кардашова и не смогла бы помогать, потому что сама слегла вскоре с тяжелым заболеванием.

В середине мая стало ясно, что бабушка Катюша поправится. Однажды вечером старый Типун сидел один за доминошным столом в лиловых майских сумерках. Я подошел и сел с ним.

— Дедушка Вася, — сказал я, — а правда, что вы были в особом артиллерийском полку?

— Правда, Алексей, — ответил Типун, — только это знаешь как давно было. Тебе сейчас сколько?

— Двенадцать.

— Так вот, если двенадцать, то, значит… сколько это?.. Считай, почти что три твоих жизни еще прожить можно, вот как давно.