Юрий Кувалдин - День писателя

Вадим промолчал и печально посмотрел на Ольгу Игоревну, на лице которой была написана скука.

— Верочка, а как ты делала это печеньице? — спросила она.

Сначала мама Вадима покачала головой и поморщилась (гости, по-видимому, уже начали надоедать ей), затем со вздохом сказала:

— Я тебе дам рецепт, Оля.

Отчим налил всем водки и предложил выпить за дружбу. На щеках и на лбу отчима выступили красные пятна. Он выпил и стал говорить о том, как хорошо выглядит Ольга Игоревна.

— Много вокруг женщин! — говорил он. — Но даю честное слово, Вера, твоя подруга — это редкая женщина. Конечно, — усмехнулся он, — есть и недостатки, — у кого их нет! — но все же вы, Ольга Игоревна, очаровательны и очень молодо выглядите!

— Ну, что вы, — краснела Ольга Игоревна, — честное слово! Верочка куда очаровательнее!

Отчим взмахнул рукой.

— Вера вне конкурса! — и обнял жену.

Вадим смущенно смотрел на отчима и про себя клялся в любви Ольге Игоревне, и приходил в ужас от своего поступка, который в этой обстановке казался ему диким и бессмысленным, но сильнее того ощущения, которое испытывал там, за перегородкой, представить себе не мог. Вадим поглядывал на отчима и все: щеки, глаза, заметное брюшко, толстые губы — было сыто, лениво и противно.

Слава рассказал анекдот про Чапаева: «Василь Иваныч! Белого привезли!» — «Сколько ящиков?» — и все рассмеялись. Выпили за дам. Отчим закусывал молча — теперь он имел хмурый, сонный вид и смотрел важно, холодно, как начальник. У Вадима билось сердце и холодела спина.

Горел свет. Слава в наушниках стоял за камерой на краю сцены. Вадим сидел в ложе и читал Марселя Пруста: «Бришо, зрение которого постепенно все слабело, вынужден был, даже в Париже, все меньше и меньше заниматься по вечерам. К тому же он мало симпатизировал новой Сорбонне, где принципы научной точности, в немецком духе, начинали брать верх над идеями гуманизма…» В этот момент раздался грохот, отвлекший Вадима от чтения.

Слава вместе с камерой упал со сцены. Через микрофон прозвучал грозный голос ведущего режиссера:

— Что там у вас происходит! Картинка улетела…

Слава, постанывая и потирая колено, поднялся, и все заметили, что он пьян в дым.

Ведущий режиссер, лысый, толстый старикан, прибежал в зал из автобуса ПТС, мгновение соображал, затем, взмахнув рукой и указывая пальцем на дверь, заорал:

— Во-он!

Слава, покачиваясь, смело подошел к нему и, обдавая ведущего парами водки, пробормотал:

— Ша, дядя, ты на кого тянешь, а?

В этот момент что-то затрещало. Бригадир Кусков, такой же пьяный, как Слава, кинулся к распределительной коробке, которая стояла в проходе партера, споткнулся и упал. Туда же ринулся, раскачиваясь, как маятник, Бычок. Треск усилился, от распредкоробки брызнули искры, затем ослепительно голубым светом озарился зал и все погасло. Тьма опустилась на Телетеатр.

— Скоты! — вопил в этой тьме ведущий режиссер. — Да они тут все пьяные! Дайте какой-нибудь свет!

— Не лапай! — взвизгнул голосок какой-то актриски со сцены.

— Бычок, бе-эги к щи-итовой, — орал Кусков откуда-то из-под стульев. — Вы-ыруби на-агрузку!

— Куда бежать, — откликался Бычок. — Ничего не вижу…

Запахло огнем, оранжевое зарево поднялось над партером: то горел паркет и занимались пламенем кресла.

— По-ожар! — завопил ведущий режиссер.

— Ну, че-эго гло-отку-то дра-ать! — окоротил его Кусков, снимая с плеч свой засаленный пиджак и принимаясь вяло стучать им по огню.

Вадим помчался в уборную, схватил там мусорное ведро, стоявшее в углу, вывалил мусор прямо на пол, налил воды и, вернувшись в зал, плеснул воду на горящий паркет. Пар пошел к потолку. Где-то сбоку вспыхнул дежурный свет. Кто-то тянул к месту аварии брезентовый пожарный шланг, но воды в нем не оказалось.

— Дураки! Нельзя во-одой! — крикнул Кусков, ошалело глядя по сторонам.

— Уже можно! — бросил вернувшийся от щитовой Бычок. — Я снял нагрузку!

Бычок сильно, как и подобает пьяному, сопел носом и вытирал ладонью обильный пот с лица.

Когда огонь был погашен и все успокоились, Кусков рассуждал:

— Бляха-муха, Сла-авка, па-аразит, сва-алился со сцены, вон тама, кабель ка-амерой потянуло, ко-онтакт на ко-оробке замк-нулси! Ско-ольки разов го-оворил Чистопрудову, де-элай другие ко-оробки! Тута же ко-онцы го-олые рядом вты-ыкаем, полсан-ти-иметра зазор… Ду-ураку ясно, что…

Бычок склонился к нему, сказал:

— Ла-адно, тре-эпаться… Будешь?

— А чо, еще есть?

Съемка с монитора была отменена. Грозный ведущий режиссер сразу же укатил. Слава в пьяном веселии махнул рукой на все последствия и ходил в слабом свете дежурного освещения по сцене вприсядку.

Его компаньоны — телеоператоры — хохотали. Они тоже были сильно навеселе и, когда явившийся пожарник попросил их очистить помещение, предложили ему прямо из горла, на что тот незамедлительно согласился, уйдя с бутылкой портвейна «агдам» в кулису.

Минут через сорок последствия аварии были устранены: пол затерт влажной шваброй (паркет был надраен мастикой), а подгоревшие кресла партера (всего в количестве трех) выскоблены и вычищены. Концы проводов, обгоревших и приварившихся к коробке, превратившейся в металлический слиток, обрублены топором.

— Хо-орошо, под ко-оробкой пла-астину положили, — сказал Кусков, в последний раз оглядывая пол, — а то бы про-ожгло на-скро-озь!

Обрубки кабелей, слиток бывшей коробки вынесли во двор и тщательно замаскировали в помойном баке. Монтеры связи привели в порядок упавшую телекамеру. Слава ходил возле них и спрашивал:

— Материального ущерба не нанес? А, старички?

— Все нормально, старик! С тебя пузырь!

— В получку поставлю!

Монтеры связи смеялись:

— В получку мы сами нажремся до поросячьего визга! Ты сейчас давай!

Слава разводил руки в стороны, говорил:

— Се… мы… сегодня все выжрали… Ста-арики, да-айте выпить! — говорил он, обводя взглядом группу.

Кусков снизошел, сказал Бычку:

— Да-ай, по-острадавшему…

Бычок артистичным жестом выхватил из заднего кармана брюк еще один «агдам».

— Э, тутова не надо! — закричал со сцены пожарник. — Вона, подите, — перешел он на шепот, — в гримерную.

Слава запел:

— Не грусти, человечек! — вскричал Бычок, обнимая Славу и целуя его в щеку. — Пройдет и дождь, и снег… Каждый год, каждый век у любви есть дождь и снег!

Они пошли, покачиваясь, в боковую дверь зала. За ними двинулись остальные.

Вадим нагнал Славу на подходе к гримерной, сказал:

— Кончай ты это… Уже второй час ночи… Надо домой!

Вошли в тесную озеркаленную комнату, кто-то быстро распорядился, Слава выпил залпом стакан вина, хотел что-то сказать, но передумал, опустился на стул, тут же уронил голову на колени и упал на пол.