Юрий Кувалдин - День писателя

— А с мамой ты не советовался? — спросил Вадим и на слове «мама» опять порозовел.

Но Слава не смотрел на него.

— Советовался. Обещала в субботу кого-то привести. Ты приходи обязательно. Хоть со стороны посмотришь. Но… До лета надо во что бы то ни стало жениться. Отец уже на двоих записал там меня. Понимаешь?

Вадим сел в кресло, взял кота на руки и, поглаживая его, со вздохом сказал:

— Раньше были свахи, все выведают, все обстряпают. А теперь, как волки в лесу, люди. Найти свое… единственное… по любви… практически невозможно. Вдруг да твоей единственной еще пятнадцать лет или, наоборот, сорок?

Вадим опять покраснел.

— Гм!.. Вопросец! — сказал Слава и воскликнул: — Да я бы взял лучше деревенскую или из какого-нибудь городка. Но где эта деревня и где этот городок, где «батончик» мой живет?

Вадим сменил тему:

— А кто будет у Жеки?

— Кто? Он, я, ты и три чувихи!

— Не новогодние?

— Нет. Женина баба и две ее подружки… Да какая разница, с кем спать! Это тебе не женитьба.

Вадим сбегал домой. Мама сидела у себя в кабинете и готовилась к лекции.

Сегодня у нее были занятия с вечерниками. Мама была доцентом кафедры философии и научного коммунизма. Отчим еще не пришел с работы.

— Мам, у Жени день рождения, — сказал Вадим, целуя маму в щеку. — С-ссуди, сколько можешь, на подарок. — Свистнули лишние «с».

Мама пошевелила челку, взглянула на сына с улыбкой.

— Возьми сколько тебе нужно в моей сумочке.

Водка продавалась и в рыбном, и в мясном, и даже в бакалейном отделах; ее продавцы охотно отпускали без очереди как штучный товар. Вадим купил бутылку «столичной» за 3 р. 12 к.

На столе была красная рыба, икра, сухая колбаса, лаково поблескивающие маслины, салат с зеленым луком. Остро пахло сельдереем и петрушкой, пучки которых живописно лежали на плоском большом блюдце с рулетом из фаршированной щуки…

Черноволосый, похожий на цыгана Женя заиграл на гитаре и низким голосом запел:

Слава выпил и включил магнитофон «Астру», на котором скрипели, задевая друг друга, кассеты. Из магнитофона неслось:

Слава взял Вадима за пуговицу пиджака, шепнул:

— Ты тут только про женитьбу не бухни, а то не отвяжешься!

— Я вообще не имею привычки вести разговоры на подобные темы, — сказал Вадим.

Перемотали кассеты, поставили Битлов. Женя пригласил свою тощую девицу танцевать. По всему было видно, что эта некрасивая девушка нравилась Жене. Слава, поправив галстук, подлетел к более или менее смазливой подружке, а Вадим протянул руку невысокой скуластой девушке восточного типа.

Почему-то от нее пахло постным маслом. Она стеснительно поднимала свои черные глаза на Вадима и бледнела.

— Вы не помните, кто писал о Печорине? — спросил Вадим.

— Девушка наморщила лоб.

— Наверно, Пушкин.

Вадим вздохнул и больше девушку ни о чем не спрашивал.

В это время Женя поднял над головой руку с зажатой в ней бочечкой, вроде батарейки для карманного фонарика, с хвостиком проволочным, в изоляции, как показалось Вадиму.

Женя вскричал:

— В честь моего дня рождения сейчас салют будет!

Слава небрежно сунул руки в карманы своих отутюженных сталистого цвета брюк, кивнул на поднятую руку и спросил:

— Что это, старичок?

— Сигнальная шашка! — выпалил Женя, сверкая глазами, и побежал на улицу.

Вадим со Славой не спеша пошли следом. Остановились поодаль. Вышла тощая девица Жени. Тоже встала в сторонке. Женя чиркнул спичкой, поднес к короткому проволочному хвостику огонь. Проволочка вспыхнула ярко-голубым светом и, шипя, стала отбрасывать искры в стороны, как электрод у электросварщика.

— Бросай! — крикнул Слава.

— Погоди, — не понятно почему медлил Женя, жадно следя за шипящим огоньком.

Наконец он взмахнул рукой, и на взмахе раздался взрыв, сопровождавшийся яркой вспышкой, как от блица фотоаппарата. Запахло сгоревшим порохом и еще чем-то приторносладким.

Женя выронил дымящуюся шашку и обхватил лицо руками.

Вадим подбежал к нему, обнял и быстро повел домой. Все были очень напуганы. При свете в комнате рассмотрели фиолетово-бордовый отек под правым глазом. И правая рука Жени была такого же цвета и волдырилась.

— Главное — глаз цел! — говорил подавленно Женя, рассматривая себя в зеркало.

— Дурак же ты, Женька! — обидчиво сказала ему его девушка. И принялась делать ему примочки.

Вадим собрался уходить, одевался.

— Посидим еще! — попросил Слава, судя по бледности лица, тоже сильно испуганный.

— Да ну вас к черту! — зло сказал Вадим. — Какая-то бестолочь. Зачем-то собираемся, пьем, едим… И эти, — кивнул он, — девицы… Чего мы хотим? Ни одного умного разговора для прочистки интеллекта. Какая-то тупость. А время уходит, уходит. И ты, Слава, не знаешь, чем себя занять. А ведь, сознайся, ничего из Достоевского не читал!

— Зачем мне твой Достоевский! — огрызнулся Слава, наливая в зеленоватый тяжелый бокал водки. — Что ты, как ребенок, с книжечками все своими!

— Ох-ох, грамотей выискался! — бросила Вадиму восточного типа девушка, с которой он до этого танцевал.

Слава медленно выцедил водку из бокала, взял руками пучок петрушки и поднес этот сочно-зеленый букетик к носу. Понюхав, он запихал весь пучок в рот и стал смачно жевать.

Женя лежал на диване и тихо постанывал.

— Меня еще про Печорина расспрашивал! — не угомонялась девушка восточного типа. — Не могу терпеть этих грамотеев! Как чуть что — начинают познания качать…

Вадим смерил ее с ног до головы насмешливым взглядом и с подчеркнутым хладнокровием сказал:

— В ваши годы, уважаемая, стыдно не знать, что Печорина написал не Пушкин, а Лермонтов. И называется все это про Печорина «Герой нашего времени», а также «Княгиня Литовская»…

Девушка восточного типа вспыхнула, сжала кулачки и крикнула, не известно к кому обращаясь:

— Я же говорила, я же говорила! Смотрите, он же издевается над нами своими познаниями! Смотрите, это же гаденыш, которых голыми руками давить нужно! Он же над нами издевается! Он нас ни в грош не ставит! — она резко отвернулась, отошла и села на стул.

Слава, подумав, налил себе еще, затем сказал снисходительно и чуть заплетающимся языком:

— Старичок, будь вежлив с девушками. Ну, что ты хочешь от этих матрешек. У них же в голове мякина, а ты им о Лермонтове, Пушкине!

Смазливая подружка Славы, сидевшая до этого молча в углу, встала и, покраснев, воскликнула:

— Это у тебя, дурак, мякина! — и грозно пошла на Славу.