Юрий Кувалдин - День писателя

— Наизусть нет.

В карамельном цеху Боря Чесалин сказал Вадиму:

— Не перебивай аппетит. Терпи до шоколадного. С зеркальными лампами работать было приятно и легко. Начальник шоколадного цеха пригласила в свой кабинет, куда принесли ведро какао на молоке, а на столе высилась гора любых шоколадных конфет и плиток шоколада.

— Кушайте на здоровье! — сказала начальница и вышла.

— Как вы думаете, — спросил у Марины Вадим, — я смогу поступить на операторский во ВГИК?

— Если умеете фотографировать, то почему бы нет, — сказала Марина, надкусывая белыми зубами круглую конфету с ромом.

Вадиму нравилась ее приветливая, веселая улыбка, кроткий взгляд, детский голос, вообще вся она, маленькая, хорошо сложенная, одетая в простое серое платье, своим видом она должна была возбуждать в скучных людях чувство умиления и радости.

Напившись горячего какао и насытившись шоколадом, направились на съемку в цех.

— Поснимай, — сказала Марина ассистенту, а сама задумчиво отошла к окну, которое выходило на набережную.

Вадим с Чесалиным быстро поставили свет, ассистент дал подержать кинокамеру Вадиму, пока замерял освещенность экспонометром. Вадим посмотрел через окуляр камеры на Марину.

Асисстент принялся снимать, а Вадим подошел к Марине.

— Вы «Записки из мертвого дома» читали? — спросил он.

— Нет, — подумав, ответила Марина. — Я вообще не люблю Достоевского. Он плохо писал. Не художественно. Все это — черновики, не отделано. Пыталась несколько раз начинать «Бесов», но так и не смогла втянуться.

— Напрасно, — сказал Вадим. — В конце «Мертвого дома» отбивают заклепки, кандалы падают, арестанты отрывистыми, грубыми голосами говорят: «С Богом!». Да, они говорили: «С Богом!». И думали, что их ждала новая жизнь, свобода, воскресенье из мертвых… То же чувство испытал я, когда дождался минуты демобилизации из армии. Вы знаете, темный народ у нас в стране, необразованный. В Москве мы еще видим проблески культуры, а там, — куда-то за окно махнул рукой Вадим, — все та же дикость, какая и при Достоевском была. Никто в гарнизоне ничего не читал. А если и читали, то газеты да развлекательную чушь типа «Двенадцати стульев»…

— Вы впечатлительный мальчик, — сказала Марина и улыбнулась. — Вам трудно будет жить. Прошла минута в молчании.

— Вы снимаете то, что хотите? — спросил Вадим.

— Если бы! — усмехнулась Марина.

Подошел Чесалин, сверкнул золотым зубом:

— Предлагают коробку шоколадок, — сказал он.

— Нас на проходной не выпустят, — сказала Марина.

Чесалин вытянул шею и подмигнул. Взяли черный мешок, в котором заряжали пленку, засунули в него коробку с шоколадками: 100 штук. Мешок положили в кинооператорский чемодан, сверху камеру. На проходной черношинельный вахтер бросил беглый взгляд в микроавтобус и разрешительно махнул рукой. Поехали. Чесалин вытащил мешок, вскрыл коробку и поделил шоколадки на пятерых, включая шофера.

С этими шоколадками Вадим зашел в студию «Б», где у телевизионной огромной камеры стоял Слава. Когда к нему подошел Вадим, Слава снял наушники, сказал:

— Мы тут малость в парке культуры, — пауза, — и горького отдыха… Будешь? — От него довольно сильно пахло вином.

— Что? — спросил Вадим, протягивая Славе шоколадку в обертке.

— О, закусон! — воскликнул Слава и подозвал другого оператора, от которого тоже веяло спиртным.

Слава разломил шоколадку и половину протянул коллеге.

— Что тут у вас? — спросил Вадим, кивая на декорации.

— Съемка с монитора, балет, — сказал Слава.

Вадим взялся за рога телекамеры, посмотрел в экран.

— Идиотская работа, — сказал он. — Каждый сможет. Это же телевизор! Смотри, резкость подкручивай, панорамируй…

Слава обидчиво вытянул губы.

— Идиотская работа у тебя, — сказал он грубовато. — У осветителя. Плебейская работа! А у нас, — обвел широким жестом руки студию Слава, — творческая!

— В таком случае, — не сдавался Вадим, — у каждого, кто сидит перед экраном, — работа творческая!

— Будешь? — не обращая внимания на язвительность Вадима, повторил вопрос Слава.

— Что? — непонятливо пожал плечами Вадим.

Слава извлек из заднего кармана брюк плоскую коньячную бутылку и с улыбкой посмотрел на Вадима.

— С какой радости? — простовато сказал Вадим, усмехаясь.

— Просто так, — сказал Слава, поправляя узел галстука.

— Нет, — сказал Вадим, оглядывая отутюженного, модного Славу, и спросил: — Ты сегодня когда освободишься?

В студии было душновато от горячих софитов и пахло краской и столярным клеем от декораций.

— Сегодня до упора, часов до двух ночи.

— Ну, ладно, поеду домой, — сказал Вадим и добавил: — Сегодня был на «Красном Октябре» с прекрасным оператором…

— С кем? — Слава опустил глаза на свои импортные туфли.

— С Мариной…

— О, Мариночка! — сказал Слава и, поднеся щепоть к губам, звучно чмокнул. Белой жилкой мелькнул пробор.

Вадим почувствовал досаду на Славу, страх и удовольствие оттого, что ему можно сейчас поехать к Ольге Игоревне. Лицо Вадима в этот момент покраснело густым малиновым румянцем. Слава дружелюбно хлопнул по плечу Вадима, мельком взглянул на окна аппаратной, хлебнул из горлышка коньяку, кашлянул и с видом облеченного властью человека надел наушники и взялся за ручки телекамеры.

Уже смеркалось, когда Вадим свернул в подворотню и пошел вдоль щербатой кирпичной стены, поскрипывая снегом.

Окно светилось.

Вадим увидел лицо и плечи Ольги Игоревны, сидевшей глубоко, немного сгорбившись в знакомом кресле. По этой позе и по легким движениям тела, по опущенной низко голове заметно было, что она занята рукоделием. Вот она внезапно выпрямилась, подняла голову и глубоко вздохнула, затем неожиданно быстро, с тревожным выражением повернула лицо к окну.

Золотые волосы Ольги Игоревны падали крупными локонами на плечи, ясные, чуть-чуть влажные голубые глаза смотрели доверчиво и кротко. Цвет этого красивого, правильного лица поражал Вадима своим ровным, нежным тоном, совсем юным.

— Любовь к вам, Ольга Игоревна, — какая бездна тайны, какое наслаждение и какое сладкое, острое страдание! — вдруг сказал восторженно Вадим.

Он рассеянно и неловко улыбался, но тотчас же хмурился и бледнел, пугаясь нелепости и прямизны своих слов.

— Да, да… это так… Ну, хорошо…

Вадим смотрел на нее сияющими влюбленными глазами, не выпуская из своей руки ее руку.

— Вадик, — сказала Ольга Игоревна шепотом, — нет, правда, не забывай меня. У меня теперь единственный человек, с кем я, как с родным, — это ты. Слышишь?

Вадим испытывал странное состояние, похожее на сон, на сладкое опьянение каким-то чудесным, не существовавшим на земле напитком.