Юрий Кувалдин - День писателя

— Чего же вы боитесь? — спросила она. — Скажите жене, что вас срочно посылают в командировку… после вступительных экзаменов. Ну, когда я стану студенткой вашего факультета…

Вадим Станиславович улыбнулся и обнял Юлию за талию. Юлия посмотрела в его глаза, и они были грустные-грустные. Она прочитала в них, что ему очень хотелось любить ее, любить горячо, до самозабвения, но воспоминания о жене и детях не давали ему полной свободы действий, и он был на распутье.

Юля осторожно подняла руку и погладила его по бородке. Он склонился к ней и крепко поцеловал ее в щеку, потом в губы. И ей был невыносимо приятен этот взрослый поцелуй, долгий и захватывающий. Она еще никогда в жизни так не целовалась.

За занавеской, в зале, раздался звон битой посуды. Юля вздрогнула и отстранилась. Когда она откинула занавеску, то увидела толстого, высокого восточного человека с тарелкой в руках. Он хотел и эту тарелку шлепнуть об пол, но парни в шапках вцепились в него и отняли тарелку. Толстый человек сел к столу, и все как будто успокоились. Парни в шапках пошли на свое место к стойке. Но тут толстый человек порылся в карманах, выхватил пачку сотенных купюр, вскочил из-за стола, выбежал на середину зала и стал поспешно рвать на глазах у всех эти деньги.

Юлия ахнула и прижалась к Вадиму Станиславовичу, который стоял сзади. Восточный толстяк с каким-то ожесточением рвал деньги и швырял их на пол. Парни в шапках вновь подскочили к нему и повисли на его руках.

— Вода деньги! — кричал толстяк. — А я их брызгами делай!

И действительно, несколько мелко изорванных купюр брызгами посыпались на пол.

Когда инцидент был исчерпан, Юлия вновь задернула занавеску и сама обвила руками шею Вадима Станиславовича.

В двенадцатом часу к ним за занавеску зашел Алик, и Вадим Станиславович полез за деньгами, чтобы расплатиться за стол. Алик возмущенно отстранил в сторону его руку с деньгами и сказал:

— Зачем обижаешь?

— Вот так всегда, — вздохнул Вадим Станиславович, — даю деньги, а он не берет. Получается, что Алик учится у меня за взятку.

Юлия усмехнулась, а Алик воскликнул:

— Зачем говоришь так? Нехорошо говоришь! Ты мой гость!

— Хорошо, хорошо, — сказал Вадим Станиславович, убирая деньги и вставая. — Термех придешь сдавать Жабину. Я с ним поговорю.

Алик просиял.

— До дома меня провожать не нужно, — сказала Юлия, когда они вышли из такси.

Они остановились под фонарем. Длинные тени от деревьев лежали на сухом асфальте.

— Как я только напишу сочинение! — вздохнула Юлия.

— Я поговорю с Корчагиной, — сказал Вадим Станиславович.

— Кто это такая?

— Председатель комиссии по русскому языку, — сказал Вадим Станиславович и хотел обнять Юлию, но она воспротивилась, сказав:

— Здесь не надо.

И он послушно убрал руку.

— Разные Островские, Грибоедовы… Скучища! — сказала она.

Вадим Станиславович взглянул на небо, оно было темное и звезд не было видно с этой точки, потому что мешал свет фонаря. Вздохнув, Вадим Станиславович сказал:

— Мне раньше тоже казалось, что скучища. А потом как-то прочитал Грибоедова и поразился его гению… Некто Эванс, англичанин, прожил в России лет сорок и оставил в ней много друзей. Он находился в приятельских отношениях с Грибоедовым. Этот Эванс впоследствии рассказывал, что по Москве однажды разнесся слух, что Грибоедов сошел с ума. — Вадим Станиславович еще раз вздохнул и продолжил: — Эванс, видевший его незадолго перед тем и не заметивший в нем никаких признаков помешательства, был сильно встревожен этими слухами и поспешил его навестить. Грибоедов встретил его настороженно и обрушился с вопросами, мол, зачем Эванс к нему явился. Эванс напугался этими вопросами и про себя подумал, что, быть может, Грибоедов в действительности сошел с ума. Грибоедов же объявил ему, что он не первый приехал, что к нему все ломятся, чтобы узнать, не сбрендил ли он на самом деле. И Грибоедов рассказал, что дня за два перед тем был на вечере, где его сильно возмутили дикие выходки тогдашнего общества, раболепное подражание всему иностранному и, наконец, подобострастное внимание, которым окружали какого-то француза — пустого болтуна. Негодование Грибоедова постепенно возрастало, и в итоге его нервная, желчная природа выказалась в порывистой речи, которой все были оскорблены. У кого-то сорвалось с языка, что «этот умник» сошел с ума, слова подхватили и разнесли по всей Москве. «Я им докажу, что я в своем уме, — продолжал Грибоедов, окончив свой рассказ, — я в них пущу комедией, внесу в нее целиком этот вечер: им не поздоровится! Весь план у меня уже в голове, и я чувствую, что она будет хороша». На другой же день он задумал писать «Горе от ума»…

— Как интересно! — прошептала Юлия и спросила: — А к чему вы мне это рассказали?

— К тому, чтобы вы хорошо написали сочинение. Ну, отнеслись к литературе, как к живой жизни. Каждая книга — это же живое… Настоящая книга…

— Вы много читаете? — спросила она.

— Много.

— Почему?

— Потому что расширяю чтением свою жизнь, — сказал несколько суховато Вадим Станиславович и погладил Юлю по голове.

— А я не люблю читать. Скучно, — сказала она. — То ли дело видик, или маг! Мы соберемся с ребятами и балдеем! А вы рок любите? — вдруг спросила она.

— Современный — нет. Он гораздо слабее рока моей юности. Был Пресли, а теперь сплошные его отражения. Были Битлы — и то же самое: сплошной гитарный плагиат. В моей юности рок был оригиналом, а на вашу долю достался тираж!

Юлия недоуменно пожала плечами и спросила:

— Как это? Я не понимаю.

— Вы не понимаете, что такое оригинал?

— Ну, это-то понимаю, а вообще не понимаю.

— Подрастете и поймете, — сказал он.

— Я уже подросла! — с долей обиды в голосе сказала Юля.

Придя домой, Юля первым делом взглянула на себя в зеркало и убедилась в очередной раз в своей красоте. А глаза! Огромные, тревожные, любвеобильные.

— Ну, как дела, Юлька? — спросила мать. У нее на лице была кремовая маска и она походила в этот момент на Пьеро.

— Нормально! — с чувством произнесла Юлия. — Водил меня в кооперативное кафе! Там один чудик деньги рвал. Сотни так и летели брызгами. А мясо было, мам, ты такого не пробовала! Кусается, как пирожное! Мягкое, сочное!

— Ну, а он сам-то, что сказал?

— Нормально, мам! Примет, куда он денется, — сказала Юлия.

— Ну, ухаживал он за тобой? — мать поглаживала бедра. Она была в ночной сорочке, уже собиралась ложиться.

— Лез целоваться.

— Ну, а ты?

— Дала пару раз поцеловать себя, — сказала Юлия, проходя в ванную. — Отец звонил?

— Нет. Со шлюхой своей совсем нас забыл!

Юле был неприятен этот разговор об отце. Пусть он живет, как знает. Семь лет назад он ушел к другой, и у него уже там двое: мальчик и девочка. Алименты платит, и хорошо! Да еще так подбрасывает, когда Юлька к нему заезжает.