Юрий Кувалдин - День писателя

Уже смеркалось, когда они вышли на улицу и поймали машину, чтобы ехать к Пашке. По пути заскочили в «Украину». Швейцар, старый пузан с оплывшим красным лицом, преградил им дорогу с возгласом:

— Нельзя!

Рейнгольд небрежно извлек из кармана паспорт гражданина США, и швейцар мигом переменился: побледнел, вытянулся по струнке, приложил руку к фуражке и проговорил:

— Прошу вас!

— Так-то! — бросил Рейнгольд и быстрым шагом устремился к лестнице.

Шпагин не отставал. Они прошли в валютный магазин. Полки ломились от товаров. На стеллаже выстроились, как на параде, бутылки с винами, коньяками, водкой множества сортов.

— Возьмем утюг! — сказал Рейнгольд, указывая на литровую оригинальную бутылку с ручкой. — Очень хорошая водка!

К водке взяли хорошей закуски и огромную упаковку датского баночного пива. Рейнгольд стоял перед кассиршей и с довольным видом отсчитывал доллары, а та смотрела на него с таким видом, как будто перед нею был властелин вселенной. С бодренькой улыбкой кассирша упаковала покупки в огромные полиэтиленовые пакеты «Интуриста» и поблагодарила за визит. Когда спускались по лестнице, Шпагин спросил:

— Может быть, пригласим твою жену?

Рейнгольд хмыкнул как-то неопределенно и махнул рукой. Прежде чем садиться в машину, немного постояли у гостиницы, покурили. Над высотным зданием в синем осеннем небе горели яркие звезды. Шпагин грустно вздохнул, затем вдруг улыбнулся, положил руку на плечо Рейнгольду и пропел:

В книге «Философия печали», Москва, Издательское предприятие «Новелла», 1990, тираж 100 тыс. экз.

Юрий Кувалдин Собрание сочинений в 10 томах Издательство «Книжный сад», Москва, 2006, тираж 2000 экз. Том 2, стр. 3.

Неважно, с чего было начать разговор, важно было смело войти, чтобы он увидел ее, важно было просто-напросто показаться. Неужели она ему не понравится?! Быть такого не может. Она красива. Она это хорошо знает. Она всем мальчикам в классе нравилась. Ну и что? Опять она стала нервничать. А когда лежала в кровати до десяти, не спала, а просто лежала, нежилась, то все казалось так просто: доехать, подняться на третий этаж, пройти длинным коридором, устланным ковровой дорожкой, войти в приемную, а там уж и в кабинет.

И вот она, приемная.

Секретарша сидит, как сова, в своих огромных очках, шелестит какими-то бумагами и не замечает ее. Даже не удосужится посмотреть в ее сторону. В солнечном свете поблескивают кольца на ее пальцах. Юле хочется закричать на секретаршу, и она уже про себя кричит на нее, но внешне сохраняет спокойствие, даже некоторую надменность. Неужели секретарша не хочет понять, какая Юля красивая и какая единственная? Секретарша должна это понять, поэтому Юля нежным тихим голосом говорит:

— Какое у вас великолепное платье!

Секретарша вскидывает голову, как бы пробуждаясь ото сна, видит Юлию, вздыхает и быстро проговаривает:

— Да что вы, обыкновенное платье…

— Я к Вадиму Станиславовичу, — быстро, как и секретарша, говорит Юля, пока на нее смотрят.

— Он мне ничего не говорил, — сказала секретарша, вновь погружаясь в бумаги.

— Мой папа Вадиму Станиславовичу звонил, — сказала Юля, улыбаясь. — Он в курсе и ждет меня.

— Ну раз так, то идите, — сказала секретарша и вдруг весело рассмеялась, оглядывая свое платье. Затем она встала и вышла из-за стола. Все еще продолжая оглядывать себя, она сказала: — А вы правы, действительно миленькое платьице! — и провела ладонями по бедрам.

Юля с некоторой завистью взглянула на нее, потому что секретарша была выше ее на целую голову. Зато у Юли талия вдвое тоньше! И если Юля наденет туфли на высоком каблуке, то еще посмотрим, кто будет эффектнее смотреться.

Вадим Станиславович что-то писал за своим столом. Он был лысоват и с бородой, и Юля вначале даже с сожалением поморщилась, поскольку видела его впервые. Но глаза Вадима Станиславовича Юле сразу понравились — они были голубые, как небо. Взгляд этих глаз скользнул по открытым коленям Юли. Она была в короткой юбке. И голубые глаза Вадима Станиславовича стали сразу же приветливыми. Он предложил ей сесть перед столом в кресло, но Юля села на стул сбоку, чтобы Вадим Станиславович имел возможность видеть ее колени постоянно, пока она находится в этом кабинете.

Вадим Станиславович принялся рассказывать о факультете, а Юля время от времени ловила его стреляющий по коленям взгляд. А кто-то еще говорит, что у нее ножки плохие! Увидели бы, как он смотрит на них! Прелесть, а не взгляд у старичка. Впрочем, какой он старичок, лет, наверно, сорок пять, не больше.

— Итак, значит, к нам хотите поступать? — спросил Вадим Станиславович, в очередной раз бросая взгляд на обнаженные колени Юли.

— Хочу, — с придыханием вымолвила Юля и улыбнулась.

— По-вашему, это будет правильно? — спросил Вадим Станиславович и машинально потянулся к ее коленям и чуть не дотронулся до них пальцами, но тут же отдернул руку.

Как это замечательно. Он сразу же хотел дотронуться до ее коленей. Но можно же было дотронуться, подумала Юля. Что же он смущается. Пусть потрогает ее колени. Это же так приятно. Для него. А для нее? Щекотно, не более. Интересно, о чем он еще ее спросит? Сейчас, наверняка, подумала Юля и улыбнулась, он спросит — свободна ли она сегодня вечером. Да, прямо так — вечером, не завтра, не послезавтра, а вечером, сразу спросит, чтобы не потерять связующую нить.

— А что вы сегодня вечером делаете? — спросил он, и Юля рассмеялась.

Вадим же Станиславович удивленно вскинул брови.

— Ничего, — вздохнула Юля и широко улыбнулась, чтобы он увидел ее великолепные белые зубы.

И он их увидел, и даже побледнел немного, но чтобы согнать эту бледность, тоже улыбнулся.

— Так что же вы делаете вечером, Юля? — повторил он свой вопрос, вновь опуская свои небесные глаза к ее загорелым коленям.

— Ничего, — прошептала она и приблизилась к столу. — Ничего. Вы знаете, что такое ничего? Нет, вы не знаете, что такое ничего, — зашептала она. — В Париже есть сейчас такие духи «Ничего». Я хочу такие духи! Вы слетаете в Париж и привезете мне духи «Ничего». Там мода сейчас на все русское. Это вы знаете. «Ничего», в смысле хорошо, даже — отлично, а не то, что вы подумали, то есть ничего — как пустое изречение…

Вадим Станиславович с восхищением смотрел на Юлю, и она это отмечала про себя, он видел ее волосы, светлые, почти что пшеничные, зачесанные назад и только на затылке рассыпавшиеся пышным естественным каскадом; изредка выбивавшаяся прядь, косо упав на лоб, лезла в глаза, и тогда Юлия встряхивала головой, чтобы заставить ее лечь на место.