Татьяна Краснова - Повиливая миром

Думаете, он так и стоит за вашим окном после того, как вы задернули шторы и погасили лампу? Это я о внешнем мире, если кто не понял.

Нет, вы так не думаете, я точно знаю, дорогие виртуальные друзья сомнительного Кукусика…

Мы-то с вами настоящие хитрецы, нас не проведешь. Мы-то знаем, что, едва выскочив из нашего поля зрения, реальность принимается клубиться, менять очертания, и вообще вести себя кое-как.

Сегодня я застала его. Мир, я хотела сказать.

Вышла раньше, чем он ожидал, и поймала его с поличным. Точнее, без оного. Нет, накануне синоптики, конечно, обещали туман. Туман, но не вот это вот.

Мир был бел и безвиден. Тот, кто рисует его к моему выходу наружу, бессовестно проспал.

Реальность была не готова.

Вместо привычного узкого двора, старых лип, машин в рядок – не было ничего.

Непрозрачное, клубящееся НИЧТО подползало к самым дверям наспех нарисованного подъезда, клоками свисало с едва подмалеванных деревьев, заменяло собою небеса и земную твердь.

– Эй! – строго сказала я. – Возьмите себя в руки! Я – человек серьезный и положительный. Мне нужно ехать на производство. Требую немедленно предоставить в мое распоряжение как минимум асфальт, автомашину и Рублевское шоссе.

– Боже! – ответило Мироздание. – Можно подумать. Всякий может проспать. Нечего шуметь. Вон ваша машина. Садитесь, сейчас все будет.

И я вырулила и поехала по шоссе, которое выплывало из ниоткуда прямо под мои колеса, мимо формирующихся деревьев, навстречу возникающим фонарям.

На том месте, где обычно бывает Кутузовский проспект, я успела заметить не успевшие растаять стены и башни несуществующего города, а огнедышащий дракон на крыше при моем приближении стремительно (в ущерб качеству) превратился в алую светящуюся рекламу какого-то банка. Я успела увидеть хвост! Какое безобразие!

Признаю, они там старались.

К моему прибытию Новый Арбат был нарисован весь, за исключением верхних этажей и дальней перспективы.

Что, в общем, понятно. Кремль – это вам не кубики, тремя мазками не отделаешься.

Моховая выглядела уж и вовсе сносно.

В университетских воротах, к примеру, стоял весьма уверенно оформившийся охранник.

Теперь я пью свой растворимый кофе на кафедре, морочу вам голову и думаю – может, не стоило его будить? Мироздание-то?

Однажды к нам в дом случайно пришла дама-психолог.

Я обучала ее дочку английскому языку, и дама решила оказать мне встречную услугу и протестировать нашу дочь Лизу на предмет возможного семейного неблагополучия.

Лизе в ту пору было лет пять.

Ей предложили нарисовать портрет семьи.

Ребенок подошел к делу ответственно и с полчаса добросовестно пыхтел над листом бумаги.

Готовая картина была такова: на переднем был изображен громадного размера хомяк. Вполне узнаваемый и весьма устрашающий. Сбоку (много меньше хомяка ростом) – папа. В огромных, гораздо больше головы, наушниках.

В углу композиции маячила весьма незначительная я с какой-то кастрюлей в руках. Тут же был нарисован и сам автор с громадным стаканом кока-колы (почти с художника ростом).

Психолог была потрясена. Наша семья стояла на грани гибели.

Хомяк играл в жизни ребенка роль более важную, чем родители.

Папа был страшно безразличен к дочери и заткнут наушниками от всех проблем ребенка, который (ребенок) от этого нечеловечески страдал.

Мама была занята домашней рутиной (кастрюля) и плевала на чуткую детскую душу.

Стакан кока-колы, если память мне не изменяет, символизировал стремление ребенка к иллюзорному и недостижимому (из-за нашей черствости) блеску материального мира.

Внимательно выслушав диагноз, я сообщила психологу следующее:

1. Хомяк был куплен сегодня утром у метро. Это, несомненно, важнейшее событие в жизни ребенка нашло свое отражение в эпическом полотне.

2. Вчера папа сломал свои наушники. Ребенок, изнывая от благородства, согласился полдня не слушать сказки и вручил папе наушники от своего личного новенького плейера, и папа, естественно, спел дифирамб детской щедрости и великодушию, что тоже нашло свое отражение.

3. Это была не кастрюля. Это был старый аквариум, который я вытащила с антресолей для устройства в нем хомячьего жилища.

4. Про «блеск материального мира». Хомяка нам продали в полулитровом картонном стакане из-под кока-колы. Больше его не в чем было нести.

В конце скажу, что я очень верю в психологию. Наверное, даже в тесты я верю. Но не очень…

Детская месса.

В принципе, ходить на мессу надо с серьезными намерениями, и я, как добрый католик, хожу на сумму в Кафедрал. Но иногда меня заносит в св. Людовика на детскую мессу.

И там я плачу.

Как бы вам объяснить почему…

Прекрасный отец Фернандо читает Евангелие.

В сегодняшнем чтении Христос обличает фарисеев.

Первые несколько скамеек заняты малолетними католиками. Католики, склонив головенки, внимают Писанию.

Вообще вся эта история про фарисеев – трудная штука.

В голове моей бродят воспоминания об Иосифе Флавии, Божественном предопределении, суровых саддукеях и милосердных фарисеях и каких-то совсем уж туманных символических фикциях.

Аудитория отца Фернандо Божьей милостью лишена этих ненужных воспоминаний.

– Про что было сегодняшнее чтение? – спрашивает Падре.

– Про то, как Иисус ругал фарисеев, – отвечает аудитория из первых рядов.

– Как вы думаете, Христос любит фарисеев?

– Любит, – убежденно отвечает аудитория. Вообще в голову этой аудитории как-то сразу заносят эту очень хорошую мысль. Я имею в виду, про то, что Бог любит всех.

– Вот таких противных фарисеев – и любит?! – «изумляется» отец Фернандо. – Они так плохо себя ведут, а Он их все равно любит? Это значит, вести себя можно как угодно?

Вопрос, конечно, слегка иезуитский.

Аудитория принимается ерзать на попах.

Большая часть собравшихся хотела бы полагать, что «все равно любит», но врожденное понятие о добре и зле не дает принять этого успокоительного решения.

– Любит! – вопит кто-то.

– Неизвестно, – звучит чей-то голос с соседней лавки.

Мальчик лет пяти с чубчиком требует микрофон и произносит твердо и уверенно: «Я думаю, примерно пятьдесят на пятьдесят!»

Падре из последних сил сохраняет серьезную мину.

Родители откровенно ржут.

Месса продолжается.

– Помолимся о том, чтобы моей бабушке хорошо сделали операцию, – говорит пупс с бантами.

– Услышь нас, Господи, – вторит весь храм.

– Помолимся, чтобы не болела моя кошка!

– Услышь нас…

Все сокрушительно серьезны, и просьба о кошачьем исцелении поднимается в небеса, к Создателю всего видимого и невидимого.

Мне нравится думать, что и Господу нашему эти детские мессы доставляют такое же удовольствие.