Сами Михаэль - Виктория

— Психопатка, посрать спокойно не даст!

И с царственным видом повернул к ней мускулистый зад и прошествовал в уборную.

Наджия кинулась к трещинам в стенах и так стала ковырять щели ногтями, что все свое затрепанное белье кровью перемазала. Может, от страшного волнения не так уж дотошно она искала или с самого начала знала, что ничего из ее сокровищ не уцелело, и всю эту суматоху подняла лишь для того, чтобы доказать, как права была в своих подозрениях. Однако правда — неведомая рука старательно прикарманила весь ее клад. Не нашла она ничего. Иногда она бросала поиски и била себя по лицу, как это делают плакальщицы, и оттого размазала кровь по лбу, и по векам, и по щекам, и, когда она снова начинала вопить, казалось, будто все лицо у нее изранено и кричит она от боли.

В голосе Азури зазвучала даже нотка жалости:

— Да успокойся ты, женщина! Ты ведь так все стены облупишь. Ну, что ты там потеряла, десяток браслетов? Двадцать сережек? Да куплю я тебе все, чего тебе не хватает. Уймись, наконец!

Но она боялась открыть ему, сколь велики утаенные ею клады, — еще и потому, что в глубине души чувствовала, что вырвала эти деньги изо ртов собственных детей, а также опасаясь, что вдруг он потребует эти потерянные богатства для себя лично.

— Это все твой бессердечный брат и его сынок-грабитель, они все и зацапали.

Элиягу подошел к желобу с питьевой водой, в утренней прохладе плеснул ледяной воды себе на шею и голову и провел мокрыми руками по голой груди.

— Элиягу! — позвал Азури.

Элиягу с отвращением посмотрел на свою невестку.

— И сыночка тоже не забывай! — вопила Наджия. — Друг с другом не разговаривают, а против меня сговорились!

— Рафаэль! — прорычал Азури.

— Оставь в покое их обоих, — приказала Михаль.

Шауль-Лоточник и его приятель Кривой Кадури отнесли ее к ее коврику на втором этаже. Она туманным жестом указала на Двор и больше ничего не добавила. Потому что не хотела разжигать свару в доме. И Азури тоже не стал особо вникать в женины проблемы; махнув на нее рукой, он без завтрака отправился в свое торговое заведение. Виктории показалось, что бабушка, ничего не говоря вслух, обвиняет во всем тетку Азизу, и ей это было неприятно. Она не забыла, что вскормлена молоком из ее груди. Эта славная смешливая женщина и правда любила ее по-настоящему. «Не может того быть, — сказала она себе, — не может быть! Это кто-то другой».

Мать, продолжая кружить по Двору, все прощупывала стены и оставляла на них пятна крови. И вдруг на полу Двора что-то звякнуло, прервав на мгновение траурные причитания Наджии. Брошенная Михалью золотая монета задорно блеснула, попав в солнечный луч. Наджия пнула ее ногой.

— Мне подачек не надо! — крикнула она, схватила монету, скакнула к помойной яме и швырнула ее туда. Женщины застонали, глядя, как пропадает золото. Наджия отряхнула руку об руку и горько крикнула: — Всё!

После обеда страсти улеглись, и старшая сестра Рафаэля, усевшись на средней крыше, захватила между колен голову младшего братишки и принялась выбирать вшей из его спутанных волос. В другом конце крыши Виктория секретничала с Мирьям и Тойей.

— Чуточку повыше, — дирижировала Тойя Викторией, которая держала перед ней зеркальце, пока та выщипывала брови.

Виктория улыбнулась, глядя на серьезное личико девочки, погруженной в столь взрослое занятие.

— Твой брат Эзра, — подлизывалась малышка к Мирьям, — он парень видный, глаза так и горят.

Голос у Мирьям охрип, как с ней всегда случалось от возбуждения и страха.

— Оставь в покое Эзру. Мы сейчас о твоем Дагуре. То, что он о тебе рассказывает, так это просто враки. Моя мама сказала, что мужики типа него вовсе и не мужчины.

Тойя едва сдержала ухмылку. Уж ей-то оно видней! Но она изо всех сил старалась угодить Мирьям.

— У него есть все, что мужчине нужно, — сказала она с виноватой улыбкой.

— Но это не главное, — ответила Мирьям.

Тойя, кончив выщипывать брови, с беспокойством взглянула Мирьям в лицо. Она была готова признать, что Дагур слон или оса, лишь бы Мирьям не сердилась.

— Ну, по мне так он хороший, — сказала она.

— Так что же, мама врет? — Мирьям возмутилась, что оскорбили ее мать.

— Боже упаси! — Глаза у Тойи налились слезами.

— Дагур красится и мажется, как женщина. И мама говорит, те, которые играют и поют на праздниках, они все такие.

— Что он сумасшедший, да? — развеселилась Тойя, готовая признать ненормальность мужа ради дружбы.

— Что мужчины его имеют так же, как он, по твоим рассказам, имеет тебя.

— А, это? — вздохнула Тойя с облегчением, и подправила зеркальце в руках Виктории, и снова занялась своими бровями. — Ну и пусть себе имеют, мне-то что? А это так ужасно? — спросила она с наивной простотой.

— С тобой не поговоришь! — разозлилась Мирьям.

Девочка тут же струсила:

— Я тебя люблю, Мирьям. Хочешь, я так устрою, чтобы ты за нами подглядела, хоть сегодня ночью? Только не сердись. Ты все-все увидишь, правда!

Великий страх обуял Мирьям.

— Ни за что! Твой Дагур пройдоха из пройдох! Еще увидит и все расскажет папе!

— Но ты на меня больше не сердишься?

— Нет.

— Тогда дай мне поцеловать твои пальчики.

— На, — согласилась Мирьям с прохладной снисходительностью принцессы.

Лицо у Тойи сразу осунулось. Конец надежде, что Мирьям подарит или хотя бы даст поносить денек-другой заколку с белым бисером. И уж точно не пригласит ее на ужин семейства Йегуды, сейчас, когда она так ее разочаровала. В общем-то она не представляет, как мужчины могут иметь Дагура, который и сам мужчина, и, может, Мирьям требует от нее подтверждений того, чего на самом деле нет. И все же ей было досадно, что не удалось сразу умилостивить Мирьям. Она вздохнула, смиряясь с ситуацией, и увидела, что Виктория смотрит в хрустальную голубизну небес и после раздумья говорит:

— Это не птица.

Что-то маленькое и белоснежное плыло по небу, чуть вибрируя, как птица, влекомая невидимыми потоками воздуха.

— Оно не падает, — сказала Мирьям. — Конечно же это птица.

Тойя тут же поддакнула:

— Да, она кружит и кружит в небе. Может, ищет чего поесть, — и ненароком погладила себя по пустому животу.

— Это бумажка, — сказала Виктория. — Говорю вам, что это листок бумаги.

Тойя улыбнулась Мирьям льстивой улыбкой:

— А вдруг это любовное послание?

— Любовные послания не пускают так вот, по ветру, — сказала Мирьям с видом всезнайки. — Их привязывают к камушку и забрасывают туда, куда хотят.

— Ты конечно же права, — торопливо согласилась Тойя.

— Это бумага, — упрямо повторила Виктория.

И бабушка Михаль тоже следила за бумажкой, которая будто кружила в неведомом танце в небе над их Двором. Эта бумажка кружилась в золотом потоке, и Михали почему-то показалось, будто она слышит чей-то приглушенный смех.