Сами Михаэль - Виктория

В те дни, дни юности Виктории, бедняки безо всякой обиды склоняли головы перед Божьими любимцами. Люди, жившие в тесноте, в скученном квартале, как должное принимали ту извечную пропасть, что разделяла противоположности. Вот и теперь мудрец Джури Читиат, целитель, умелец склеивать разбитую посуду и знаток каббалы, и Рахама Афца, проводящая еженедельный выходной у сестры, стояли друг против друга, дверь против двери, и глазели на идущую мимо процессию. Не считая точечной татуировки, украшающей подбородок и брови проститутки Рахамы, на лице ее не было краски. И одеяние на ней, хоть и новое и сравнительно дорогое, было очень скромным. Многие уважали ее за то, что она щедро кормит большую семью своей сестры. Измученные тяжким трудом мужчины, которым она не по карману, облизывались на сочное тело Рахамы, но никто из них даже приблизиться к ней не смел в ее выходной, который она проводила в переулке, потому что в этот день она блюла скромность и чистоту. Единственным, кто осмеливался к ней приблизиться, был хулиганистый подросток Эзра — разинув рот, он мяукал по-кошачьи и тявкал, как щенок, и даже, набравшись храбрости, разок ей подмигнул. Рахама и сестра с зятем его прощали: он ведь ученик в школе Альянса и сын Йегуды Седобородого.

До чего же далеки эти дни! Это было еще до того, как Маатук Нуну арендовал лавку и поселился там, с тем чтобы все время глядеть на дом своего отца. Примерно за шесть лет до того, как был построен новый наплавной мост, названный в честь британского генерала, отвоевавшего город у турок, — тот самый мост, на который Виктории предстояло взойти в своей абайе и двух чадрах, чтобы броситься в бушующие воды.

Но в тот день, когда они бежали от взбесившейся реки, глаза у нее блестели, и груди были упругие, и душа как расцветший цветок, несмотря на все, что творилось вокруг. Она несла на руках младенчика-брата, и Мирьям упросила ее дать и ей немного его понести, потому что он так вкусно пахнет; и когда она взяла ребеночка на руки, то так чмокнула его в лобик, что у Виктории сладко заныло внутри: ведь понятно же, что поцелуй предназначался Рафаэлю, который так молча, по-мужски, вернулся из пустыни.

Они миновали базар Эль-Шоргая и очутились и густом мраке базара, где торгуют тканями. Фонарщики это место из экономии пропускали. По ночам фонари зажигались лишь в переулках жилых кварталов. Виктории запомнилось, что впереди шел ее отец, забравший фонарь у Йегуды, потому что тот снова начал отставать и Азиза к нему подошла и подставила свое плечо. И Эзра с Мурадом несли фонари по обеим сторонам процессии. Рафаэль шел замыкающим. С фонарем в руках. За туманом времени Виктория не помнила, испытывали ли они ужас перед страшным наводнением. Вряд ли, если бы так, не запомнилась бы эта маленькая деталь — рука Абдаллы Нуну, которая машет им на прощание, когда на одном из поворотов дороги он с семьей свернул в сторону. И еще помнится ясно, как они с Мирьям то и дело останавливаются и тайком заглядывают в лицо Рафаэлю, освещенное снизу фонарем, который у него в руке. Они слышали, как он успокаивает своим ясным голосом беременную женщину, уговаривая ее, что фигура, выскочившая из какой-то двери и исчезнувшая в боковой улочке, вовсе не призрак, а человек, испугавшийся темноты. Молодая женщина вежливо кивала в ответ, но зубы у нее продолжали выбивать дробь. Наджия дала ей пощечину и опровергла заверения Рафаэля:

— Врешь ты все, это грабитель и убийца!

Тойя, от волнения уже не понимая что говорит, громко заявила:

— В тетю Наджию бес вселился!

А тетя тут же взорвалась:

— Чтоб эти бесы все твои патлы спалили, сучка маленькая, и чтобы тебе сроду не вырасти, и чтоб ты всю жизнь ковыляла, как слепая идиотка!

Азиза, на плечо которой опирался рукой Йегуда, так и покатилась со смеху. Беременная, решив, что это бес, над ними куражась, принял голос Азизы, снова завопила, и Рафаэль велел ее мужу ее успокоить.

— Ты смотри, он вроде и не устал после пустыни! — с гордостью сказала Мирьям.

Эзра собрал вокруг себя всех подростков, и Тойя тут же к ним присоединилась. Дагур потянул ее за плечо, шепнув ей на ухо, что нужно вести себя, как подобает замужней женщине, а не бежать за ними вприпрыжку. Но она не послушалась, и ему пришлось лететь за ней с ватагой подростков, пока он не почувствовал себя глупо и, вернувшись, не пошел молча рядом с Рафаэлем.

Еще Виктории вспоминается широкая площадка, и двое чужих мужчин разводят огонь под чайниками, где кипит крепкий чай из ароматных листьев, и он бодрит душу. А в воздухе запах свежих лепешек и брынзы, и пламя костра выхватывает из темноты горки фиников. Ее отец стоит возле чужих мужчин, и раздает еду проголодавшимся, и уговаривает женщин войти в помещение склада, потому что снаружи очень холодно. Шауль и Кадури уже опустили кресло на землю и, нагнувшись, поцеловали руку бабушки Михаль, а потом попросили у отца Виктории разрешения переночевать вместе с ними, потому что им боязно возвращаться по этим переулкам в темноте, может, и права была та беременная, да пошли ей Господь долголетие, и она действительно видела то, что видела. Они обещали, что к еде, предназначенной для детей, даже не притронутся. В конце концов они уселись возле облупившейся стены и поели всего, что было заготовлено, и так вот, сидя, заснули. Виктория улыбнулась братьям и сестрам Рафаэля, которые хотя и лопались от награбленных в кухне кушаний, но им не устоять было перед соблазном еще подзаправиться. Тень ее отца в свете поставленных на землю фонарей казалась гигантской тучей, а губки младенцев уже сомкнулись на розовых сосках налитых молоком грудей, и в этом мраке, окутавшем все вокруг, дети продолжали себе расти, а взрослые стариться. Мать Виктории растворилась в каком-то углу, а маленькие сестры и братья цеплялись за ее подол, пока не уснули среди плача, смеха и перешептываний. Перед тем как войти в склад, она взглянула на небо и не увидела там ни единой звезды. Над площадкой высилась сводчатая жестяная крыша, как это принято в торговом квартале города. Фонарь Эзры мерцал возле фонаря Рафаэля, а фонарь ее брата Мурада обрисовывал границу мрака между ним и ими.

Помнится, как она сидела, прислонясь спиной к горе из рулонов ткани. Потом через какое-то время проснулась на несколько минут и улыбнулась слабому свету фонаря. «Какая же я счастливица, — подумала она, — какая счастливица! Я сыта, защищена и желанна в этом мире, где люди голодают, и мерзнут, и могут утонуть как крысята». Перед тем как снова заснуть, она еще успела подумать, что, если наводнение зальет их дом, крысы тоже утонут в подвале вместе с дядей Элиягу. И где они тогда будут жить? И вода во сне была белой, как молоко, и лучистой, как полуденный свет.