Сами Михаэль - Виктория

— Женщина, — с укором прорычал он, — женщина… женщина… Ведь это дети. Голодные дети моего брата, будь он… будь он… будь он…

У Виктории сил не было слышать этот его голос; повиснув на теле матери, она тянула ее вниз и рыдала:

— Папа, у нее из-за наводнения в голове помутилось…

Азури опомнился, отшвырнул жену, оставляя ее дочери, и потер рука об руку, будто сбрасывая с них грязь, пропитанную собачьей мочой. Как только ноги Наджии коснулись пола, она, скривившись, ткнула Викторию кулаком в плечо:

— Да не из-за наводнения, идиотка! А из-за него! Знал ведь, когда вернуться. Небось задумал меня обчистить.

— Что она такое плетет? — с отвращением вскинулся Азури.

— Пусть вода хоть весь дом затопит, а он все равно приплывет, и все перероет, и перекопает, чтобы нас обворовать.

— Виктория, в твою мать бес вселился!

— Нет, я не сумасшедшая! — прохрипела та в ответ. — Он годами выжидает, чтобы нас ограбить. Все они воры, вся семейка!

В глазах Азури мелькнул ужас. Смерть — это дар от Господа; безумие — происки сатаны. У Наджии в уголках рта уже закипала пена. Кто знает, как далеко зашло это падшее на него проклятие? Может, все его семя порченое, ведь как иначе объяснить бесконечные вопли их последнего младенца или то, что зубы Нисана впиваются в любую живую плоть?

— Я хочу, чтобы, когда мы уйдем из дома, он тоже ушел вместе с нами! — нагло орала Наджия.

— Про кого это она бредит? — спросил отец.

— Про Рафаэля, — со стыдом в голосе прошептала Виктория.

— Да что у нее можно украсть, у такой замарахи, только в рванье и ходит?

— Мама многие годы…

— Заткнись! — затопала ногами мать.

Сатана или нет, но терпение у Азури лопнуло.

— Пусть скажет! — жестко приказал он.

— Она врет!

— Молчать!

Этот дом, построенный десятки лет назад, был наводнен многочисленными тайными жильцами: муравьями, блохами, червями, тараканами, скорпионами, жуками, мышами и змеями. Обитатели-люди из-за жестоких сезонных болезней, нужды и то и дело случавшихся эпидемий покорно мирились с фактом, что они недолговечны. А потому и не шибко выкладывались на техническое поддержание дома. Долгие месяцы могли пройти, прежде чем здесь решались поменять разбитое стекло в окне. А то и просто заменят его фанерой или картоном. Выгребные ямы чистились лишь тогда, когда наполнялись до краев. Расколотые плитки продолжали рушиться на полу. Благоразумные обитатели дома не рвались стучать молотками и махать кирками. Граница, отделяющая естественное от сверхъестественного, была тонкой и хрупкой, и мало кто осмеливался ее пересекать. Все обитатели дома, от мала до велика, верили, что под полом кишмя кишат черти и духи и они несут зло. А потому лучше не замечать треснувшую половицу, не трогать логово мстительных адских сил. Зато тайные жильцы дома, не в пример людям, ненцам творения, усердствовали из поколения в поколение, прилежно трудились над улучшением и усовершенствованием собственного жилища: крошечные отверстия расширялись, постепенно становясь пещерками; трещинки, удобные для муравьев, преобразовывались в мышиные норы. И, подобно этим тайным соседям, Наджия в обычные дни тоже пеклась о днях тощих. Из денег, которые ей еженедельно выделял Азури, она украдкой откладывала по нескольку грошей в сторону и время от времени встречалась тайком с Саламаном, тем, что даже и в летнее пекло ходил в толстом, сшитом из лоскутов пальто. Он из дырки в подкладке доставал золотую монетку и продавал ей по весьма сомнительному курсу. Наджия возвращалась домой, вся взбудораженная этим маленьким сокровищем, и прятала его в очередную дыру или трещину, что в изобилии бежали по стенам. Украшения, приобретенные на скопленные деньги, находили пристанище в тех же самых стенах. Из подозрительности она так крепко хранила свой секрет, что не было никого, кто помог бы ей вспомнить о том, о чем сама она забывала: что сталось с ее сокровищами и в какие норы они упрятаны. Так, однажды возник петух, клюющий украшение с бриллиантами, которое он вытащил из какой-то дыры. А в другой раз приземлилась ворона и вдруг взмыла с золотым браслетом в клюве. Хотя никто из женщин на потерю не жаловался, да и сама Наджия по этому поводу не сетовала — она напрочь забыла, что является обладательницей браслета. Михаль заявила, что отнятый у любопытного петуха бриллиант принадлежит ей, и обменяла его у ювелира на несколько украшений для Виктории.

Когда Азури наконец понял из слов Виктории, почему его жена так боится Рафаэля, он окинул ту жестким взглядом и приказал обитателям дома поспешить. Некогда ему было размышлять над ее душевным состоянием. Наблюдатели на крышах объявили, что река все поднимается и уже начала заливать дома.

Виктория об этом дне мало что помнит. Главные факты стерлись, а вот какие-то второстепенные эпизоды в сите памяти удержались. Например, она начисто позабыла потрясение, связанное с его возвращением, но сцена с двоюродными братьями и сестрами, хватающими из горшков пищу, запомнилась ей навсегда. И та картина — мать, вздернутая руками отца, даже и она почти что исчезла. Зато она хорошо помнит, как несли ее бабушку Михаль — два крепких мужчины, Шауль-Лоточник и Кривой Кадури, разносчик сладких лепешек, несли ее как царицу в голубом бархатном кресле, и эта троица двигалась в самом центре процессии. Старушка плыла по воздуху над головами обитателей дома, с трудом топающих по лужам от последнего дождя, и с порогов домов ее приветствовали женщины и мужчины, те, что не имели пристанища, куда бы можно было скрыться; они искренне отвечали на благословения этой женщины, считавшейся здесь праведницей, в надежде, что она принесет спасение тем, кто пожелает ей добра. Во главе процессии шествовал Йегуда, он немного пришел в себя от болей в груди и теперь нес в руках зажженный керосиновый фонарь. Полная тьма еще не наступила, и такое вопиющее транжирство — фонарь жгут в ранних сумерках — еще усугубляло у остававшихся ощущение надвигающейся беды. Взрослые шли молча с суровыми лицами, а перешептывающиеся между собой дети все крутились вокруг голубого бархатного кресла с подлокотниками из слоновой кости. Элиягу на приглашение присоединиться не откликнулся и снова заснул глубоким сном. Рафаэль вышел последним и запер дверь гигантским ключом в локоть длиной. Наджия кружила вокруг него, изучая его лицо и карманы костюма, все пыталась выявить в них подозрительные выпуклости.

И семейство Нуну вышло из дома тогда же, в сумерки. Пальмовые ветви, будто покинутые души, печально колыхались на легком ветру. Сейчас, когда Нуна оказалась открытой всем взорам, стало ясно, что на ее светлом личике, трогательном в своем нежном изяществе, написан ужас перед наводнением. Плечи ее были окутаны шелковой абайей. Во всем переулке она была единственной женщиной, которая и в будни красила лицо, и глаза ее напоминали глаза дорогой фарфоровой куклы, из тех, заморских. Была она уже матерью двоих детей, но чистота ее удивленных глаз выдавала в ней притаившуюся маленькую девочку. Никогда еще не встречала Виктория взгляда, который бы с такой открытой наивностью искал мира и согласия. Нуна улыбалась процессии, вышедшей из дома Михали, и покосившимся от долголетия стенам переулка, и бесприютным людям, которым некуда бежать и они толпятся в дверях своих жилищ, и узкой полоске неба между крышами домов, и казалось, что все вокруг тоже отвечают ей улыбкой, потому что испытывают почтение к богатству, в котором есть нечто от благословения праведников. Никому, кроме Наджии, и в голову не приходило осуждать миленькую красавицу, напротив, все приняли ее с радостью, когда она с отцом, мужем и всеми слугами присоединилась к процессии. Абдалла зятю не доверял и сам нес на руках младшего своего внука, и на плечах у него сидел его рыженький брат, тот, что постарше. Ручонки малыша венчали лоб мужчины, прижимая его поседевшую голову к своему животу. За ними двигался темнолицый муж со слугами, несущими добротно упакованные и завязанные тюки. Малышка Тойя, отойдя от Дагура с его крашеной бородой и кануном на спине, ускорила шаг и, догнав Нуну Нуну, уставилась на нее с преданностью зверька, зачарованно потрогала ее абайю, и ее кружева, и ее нарядное платье, а потом, набравшись храбрости, как это бывает с детьми, коснулась ее руки и кончиком языка лизнула ее красивое личико. А Нуна в ответ залилась на весь узкий переулок смехом, прерывистым — точно колокольчики зазвенели.