Сами Михаэль - Виктория

Взгляды Рафаэля открывают куда больше.

Свадебная ночь его компаньона Элиаса. Какое-то безумие овладело Рафаэлем перед ужином, предшествующим венчанию. Будто он дружка на свадьбе, брат, отец и жених одновременно. Сейчас, когда она трезво обдумывает все, что тогда произошло, ей кажется, что он не так уж и метался, как показалось раньше. Наверно, это глаза, ставшие очень беспокойными, создавали впечатление беспрерывной скачки. Подвенечное платье, белое, как эта вот пена, отражало непорочность и чистоту красавицы Наимы. Губы ее смело улыбались. Но в глазах выражение, какое бывает у тех, кого ведут на опасную операцию. Флора с мужем Ашером тоже были там, а также Эзра с женой — все гости Рафаэля. В ночь перед венчанием едят стоя. Все делается наспех, чтобы сосредоточиться на молодых, которым предстоит соединиться в браке. Мать жениха не притронулась к угощению, поданному на большом столе. Губы ее были как две ниточки, выкрашенные яркой помадой, и глаза бегали так же, как глаза Рафаэля. Поздравления гостей она принимала с насмешливой гримасой, будто дождаться не могла, чтобы уже кончился наконец этот дешевый маскарад. Слезы матери невесты не были слезами радости. Жених весь дрожал. Рафаэль с высокомерной усмешкой сказал Виктории, что Элиас при всей своей великовозрастности еще ни разу не познал женщину. Несмотря на многочисленных гостей, в доме было холодно, но жених весь в поту. Девушка, которую он так любит, вдруг превратилась в соперника на территории, законов которой он не знает. И ему страшно. Если бы можно было взять ее за нежную ручку и так вот идти с ней вместе до конца жизни! Как он любит ее, когда они в окружении людей, и как дрожит перед тем страшным мигом, когда их оставят одних! Снова и снова спрашивал он Рафаэля, что должен делать в час испытания, и не понимал, почему его компаньон уклоняется от этой темы. Даже слова успокоения ему не скажет.

Флора протиснулась между ним и Викторией. Может, притворилась пьяной. Соус с куриной ножки, которую она держала в красных ногтях, вымазал ей весь подбородок, и она хихикала, и ей было без разницы, что Виктория все слышит.

— А что, если его клинышек пробьет-таки трещину в скале? Ты все время изображал этакое спокойствие. Скажи своей курочке, чтобы поглядела на его руки. Несмотря на болезнь, руки у него сильные. Мне тоже хотелось немного поиздеваться над твоим братцем в первую брачную ночь. Он из-за страха передо мной влепил мне оплеуху и порвал меня как бык какой-то. Не смейся над пугливыми мужиками. Взгляни на его брюки, там, слава Богу, есть все что надо. Твоя курочка…

Лицо у него было неподвижное. Он без слов проглотил все оскорбления невестки. Может, даже нуждался в ее оскорблениях, чтобы не сойти с ума. Курил без передышки, так что Виктория почти его жалела. В любом случае в тот момент отвращение к Флоре было сильнее, чем ненависть к нему.

Флора схватила кусок тушеной рыбы.

— Ну и допустим, он не хлестнет ее по лицу, и его петух свалится, не прокричав кукареку. Раздеться-то ей все равно придется. И он увидит ее всю целиком. И запустит туда свои пальцы. А тебе-то выпало ее потрогать? Видишь? — сказала и кинула рыбью кость на пол. — Ты стряпал-стряпал, а он тебя опередил.

Гости налопались до отвала. Кто-то зааплодировал. Наступило тяжелое молчание, и молодых отвели в отведенную для них комнату на втором этаже. Рафаэль бросил окурок в лужу гранатового сока и закурил следующую сигарету. Уголок рта как-то вдруг задрожал. Виктории в ее ненависти-любви хотелось выкрикнуть: «Завой, заори, зарыдай!» Молчание все длилось. Люди переглядывались, и шуточки, обычные в таких ситуациях, замирали, не успев прозвучать. Флора взорвала тишину громким улюлюканьем, как это делают по традиции женщины из народа.

— Веселье у нас или как? — объявила она, и стала сосать дольку апельсина, и снова заулюлюкала, и побудила нескольких женщин последовать ее примеру. Рафаэль и мать жениха зажмурились как от приступа тошноты.

Наверно, час длилось ожидание. Злобные перешептывания. Тревожные перешептывания. На лице Ханы возникла красная полоса, которая потом снова превратилась в рот.

— Прошу извинить! — И уже поднималась по лестнице на второй этаж, как вдруг послышался крик, и дверь той самой комнаты открылась, и на перила, глядящие во Двор, вывалилось, как призрак, тело невесты. Волосы растрепаны, свадебное платье смято, и рот вопит:

— Он… Он… Его язык… Губы в пене…

— Деточка моя! — завывала внизу мать.

При звуках знакомого материнского голоса Наима немного пришла в себя. И взгляд как-то сфокусировался. Она даже что-то сказала гостям, рука ее поднялась к сбитой прическе, и она уже собралась назвать по имени это чудовищное происшествие, как вдруг рука Ханы хлестнула ее по губам и с силой поволокла ее в комнату, откуда она выскочила.

Через некоторое время Хана вышла и приказала гостям разойтись. Рафаэль заколебался. Виктория двинулась вместе с остальными приглашенными, а он закурил очередную сигарету и вышел вместе с ней. На улице Флора стала к нему липнуть, а он остановился, без слов вперил в нее брызжущие искрами очки и не отводил их от нее, пока ее голова не опустилась и она, приняв поторапливающую руку Ашера, не пошла вместе с ним.

Что больше этого могут рассказать его трусы? Ох уж этот Эзра с его дурацкими присказками! И все же она проверила. Ее правая рука отбросила шарик розовой ткани в лохань, где замочено белье, а левая подхватила его в воздухе, не успел он долететь до лохани. На согнутом колене она разложила трусики Клемантины. И нить размышлений прервалась. Черные пятна… это пятна засохшей крови в том месте, где таких пятен быть не должно. Что-то не так. Ей ведь только восемь лет. Она передумала и девочку звать не стала. Что она ей скажет? О чем спросит? Та сейчас следит за Альбером-Торией и Альбером-Джией, которые играют с другими детьми на средней крыше. И их крики и визги летают над всем Двором. Только голоса Клемантины не слышно. Но она всегда такая. Рождена в бедности, и детство печальное. Терпеливая в страданиях, сдержанная в восторгах. И какая редкая душа! Она почти ее забросила, когда свихнулась от счастья из-за рождения Альбера. И девочка не жаловалась. Наоборот, будто взяла Альбера под свое крыло. Она застенчивая, вся в мать. Часами они переговариваются обрывками фраз. А на самом деле она уже и не помнит, когда так с ней говорила. Вдруг осознала, что в последнее время девочка все как-то уединяется. И вздрагивает от любого шороха. И стала бледной, и аппетита у нее нет. Виктория быстро прощупала платье, уже наполовину замоченное в лохани.

Боже, это не менструация!

Она сунула трусики за пазуху, и склонилась над ними, и стала раскачиваться вперед-назад, как плакальщица, только без воя. С ужасом окинула взглядом сияющие лохани, расцветшие вокруг нее белыми цветами. Девушки и женщины погружены в болтовню и в работу. Все согнутые, с опущенным задом, с широко расставленными коленями. Эта работа тяжела для Мирьям, у которой из-за полноты дух перехватывает, и она то и дело выпрямляется и делает глубокий вдох. Лейла, дочь Дагура, прыгала от лохани к лохани, пока не уселась наконец возле Салимы и они не стали шепотом секретничать, как это делают подростки. Наджия спряталась в дальнем углу и била вшей своими черными от сажи ногтями. Даже и в этом старинном деле ее добыча была ничтожной, и, разочарованная, она с усталой злобой выдергивала себе волосы.