Эна Трамп - Женский роман. Утопия

— Надо. А ты научишь, Ира? Я бегу — я тебе Мишу пришлю — он тебя проведет до колхоза.

Но не родился еще человек, который мог бы прислать Мишу. Он сам пришел. Только жена за порог, а его помятая личность уж занимает дверной проем. — Можно?

Лянская сидела в материальном и моральном истощении. При взгляде на Мишу ей пришли на ум лодки — и только соображение о том, что такого кормчего вместе с пассажирами унесет в самую Северную Двину, удержало ее здесь. Не броситься ли в быстрые воды и не поплыть ли по-собачьи, зажав в кулак непропитый всем миром капитал?

Миша, естественно, начал с того, что не допила его жена (Лянская и губ не омочила). Но потом он проявил себя дельно. Проводил ее в сельсовет — соседствующий с домом окно в окно; сам остался на улице. Лянская оплатила по полтиннику в сутки трехдневное пребывание, — Миша уверял, что пол ей сложат за день, ну за два — край, но потом, когда она вышла, пообещал ей раскладушку. Он ее и принес вечером, вместе с одеялом. Но до того были хождения туда и сюда, ожидания и посиделки с незнакомыми и знакомыми лицами (искали и нашли тракториста далеко от орудия труда — у него в три часа был уже конец рабочего дня). За два бревна Лянская в конторе заплатила две тысячи. Ей показалось, что это много. Если весь дом стоит пятнадцать, то что ж, в нем пятнадцать бревен? А если ей понадобятся доски? Миша ее успокоил: доски сгодятся те. Тракторист приволок бревна к дому; Миша сказал, что ему достаточно сто рублей; но когда тот ушел, попросил у нее двести:

— С пенсии отдам.

— Откуда у вас пенсия? — Лянская обращалась к нему на вы, он к ней на ты. Миша, чья хитрость втрое превышала его собственный вес, мог строить так заковыристо фразу, что из нее вовсе нельзя было извлечь каких-либо данных: речь его, когда он хотел, текла как река, журчащая по-псевдочеловечески, а выловить из нее можно было что-то вроде: «по состоянию здоровья». Чем и удовольствовалась. Получив искомое, он сказал, что пойдет за строителями, и исчез. Лянская использовала образовавшуюся паузу, чтоб поесть — рассудив, что иначе придется пить. Приобрела в магазине за стеной все тот же продуктовый набор — сыр, колбасу и огурец и, увенчав все коробкой кефира, улизнула на берег реки.

Погода менялась стремительно — только что сеялся не оставлявший надежды октябрьский водяной сор — и вдруг из распавшихся туч свалилось целым снопом вечернее яркое солнце, подготавливая небо к звездам. Или в городе она гораздо меньше времени проводила вне стен, — но Лянской казалось, что она не то что в другом климатическом опояске — на другом материке. Поедая колбасу в количествах непристойных, как из голодного края приехавши, а не наоборот, она почувствовала, что на нее кто-то смотрит, пока она смотрит на солнце, и поперхнулась.

— Можно мы здесь посидим?

Двое мальчишек, только что сидевшие наподобие стрижей в расколоченных усердием Миши и тракториста окнах ее дома — исчезнувшие в тот же миг, как она оглянулась, — появились теперь из-за угла и подошли к ней. Один был толстенький — он и задал вопрос. Лянская ответила:

— Можно. — Ртом, набитым колбасой. Ей стало стыдно: жрет, как свинья! — и она подвинула к ним лежащее на пакете угощение.

Они, однако, отказались. — Как вас зовут? — спросил все тот же — толстенький, видно, боевой. Лянская ответила:

— Ира.

— А меня Толя, а он — Колян.

Они немножко посидели. Лянская увидела, что мальчишки достают из карманов — что-то, похоже, бычки от сигарет, и видно собираются курить, и возмутилась:

— Как вам не стыдно! Это что такое? Нате лучше съешьте колбасы, я больше не могу. — Мальчишки захихикали, замялись — но потом вдруг накинулись на провиант и смолотили — волк слюну сглотнуть бы не успел. — Тетя Ира, — спросил Толя, — вы у нас учительницей будете?

— С чего это? — удивилась Лянская.

— Ну, так… Папа у вас директором был.

— Дед, — сказала Лянская. — Дед мой был директором, а я… — «квартиры продаю» вдруг резануло мозг нестерпимой фальшью. В последний момент она успела уклониться и закончила: — …в городе работаю.

— Кем вы работаете? — спросил доселе молчаший Колян, но его перебил бодрый Толя:

— Лучше бы вы шли к нам учительницей… пения! А то у нас ушла, теперь у нас директор — она знаете как плохо поет? — Оба прыснули. Лянская сказала: — Я тоже плохо пою.

— А вы знаете такую песню, — выкрикнул расшалившийся Толя и начал — не петь, а быстро наговаривать речитативом: — Лагерь невезения на Пустошке есть, весь покрытый зеленью абсолютно весь, там живут вожатые люди-дикари, на лицо ужасные злющие внутри… наша Крокодиловна чувствует беду, бегает по лагерю и кричит «Убью», бегает по лагерю и кричит «Убью!»…

— Но-но! — сказала Ирина Петровна. — Взрослых перекривливать нехорошо.

— Она злится, когда мы поем! — Оба захохотали. Нет, не было в этих детях сострадания. Может, кстати, и правильно не было. — Вы ей все равно не говорите, — быстро сказал Толя. — Она знает, но вы не говорите.

— Не буду, — пообещала Лянская. — А вот я знаю песню, — перебил ее Толя.

— Плохая песня, — сказала Лянская. Она сама не знала, что в этой песне плохого — так сказалось.

— Гавно твоя песня, — вдруг сказал Колян.

— А тебе какая песня больше всего нравится? — спросила Лянская.

— Про барабанщика.

— Спой!

Колян начал — голос у него был тонкий, но чистенький:

[Як-Цидрак и Ципа-Дрипа]

Мужики пришли утром, как обещали. Разбудили Лянскую — она еще спала в своей раскладушке. Накануне ей понравившись чрезвычайно. Вот пошли они вместе работать.

В доме пахло сыром. Там была яма. Яма была вместо пола. В яме торчали провалившиеся «переводы», превратившиеся в труху, сверху заваленные половицами — очень крепкими и толстыми, совсем неповрежденными. Каждая половица представляла собой половинку бревна — круглой стороной она должна лежать была вниз.

У дома на траве — те, что она купила за две тысячи — неошкуренные и вообще необработанные стволы валялись и сутки мокли под дождем. Чтобы их втащить и установить, нужно было сначала те вытащить. Повыбрасывать половицы в окна. Трухлявые бревна в кучу, чтоб потом попилить на дрова, а половицы втащить обратно. Когда будут установлены новые «переводы». И сложить из половиц новый прочный пол.

Мужики сказали так — и захотели пива. Они как будто уже думали, что поработали, что это всё обсудили.