Эна Трамп - Женский роман. Утопия

Во дворе дома с лодками людей и собак не обнаружилось, а когда она, толкнув калитку, прошагала к двери, то увидела на ней висячий замок. В глубочайшем раздумьи Ирина Петровна вырулила обратно. Положение ее открылось ей со всей ужасной прямотой: вдали цивилизации, одна, среди людей (где люди?), с которыми даже и приблизительного представления не имеет на каком языке разговаривать (на интернациональном языке денег?). На том берегу, пока не натолкнулась на Чугреева, во всей огромной деревне одна лесопилка на въезде подавала признаки жизни. Выйти здесь ее надоумил шофер автобуса. В предыдущий единственный раз она добиралась через районный центр. Ездила на машине.

Тут внимание ее отвлекла следующая живописная сцена.

По косогору, продолжавшемуся от домов и речки вверх, взбирался на карачках мужичок. За ним, тем же макаром, оскальзываясь на тропе и помогая себе руками, следовало нечто, что, по издаваемым ею звукам, можно было принять за женщину. Хватаясь за ивы и ветлы, облегчавшие подъем, она успевала однако ткнуть кулаком следующего впереди — раз в поясницу, а другой раз под коленку.

— Отдавай деньги! — кричала она. Останавливалась, разгибалась и, отдышавшись, продолжала погоню, сопровождая новый удар восклицанием: — Только приди на работу! Я тебя бензином оболью и в печь засуну!

Мужичок выбрался на ровную поверхность, обернулся, погрозил кулаком — и, скошенный пулеметной очередью, скрылся наконец, вместе с женщиной, из обозрения. Пораженная увиденным, Ирина Петровна избрала пологий путь, и, снова пройдя мимо с разрушенною печкой дома (к определению «мой» она прибегнуть уже не решалась), поднялась к мосту, а от моста направо по накатанной дороге к магазину, в который войдя, обратилась к продавщице. Через пять минут она сидела на деревянной лавке в пустом просторном помещении, соединенном стеной с магазином, с непременной печью в виде круглого столба в одном конце, и деревянным же столом — в другом, и пыталась постигнуть рассудком причинно-следственную связь, по которой местом ее сегодняшнего ночлега выходила жесткая конструкция под ее задом, а через двадцать минут в помещение, называемое «подстанцией», вошел тот самый мужичок.

Сперва дверь без стука отворилась и в нее просунулась физиономия, выразительная не индивидуальным, а общевидовым выражением — общим, например, с Чугреевым, — тем, которым она, готовый продукт столичной прессы, и ожидала бы увидеть отмеченными лица аборигенов, — если бы она хоть чего-нибудь в этом роде ожидала. В городе она не колеблясь определяла подобный тип: «бездомные»; здесь это определение корректировалось по факту: бездомная была как раз она.

Физиономия пропала — с тем, надо полагать, чтобы убедиться, что снаружи не идентифицируют его исчезновение — и наконец, меньше обращая внимания на Лянскую, чем на место своего спасения, гость — или хозяин, как сказать, протрусил к столу и только тогда к ней обратился с чем-то, показавшимся ей верхом бессмыслицы и невнятицы.

— Что? — спросила Лянская, подавленная непосильным для интеллекта стечением обстоятельств.

Отвесив ей взгляд укоризны, он повторил — или продолжил, во всяком случае теперь она различила:

— Можно я здесь с вами сяду?

Ответ на такой вопрос «нет» допустим в случае, если ты твердо уверен, что «здесь» это «с вами». Лянская же окончательно потерялась: выданный ключ, которым она забыла закрыть дверь, неприкаянно валялся на столе. Своей она ощущала только сумочку, которую тискала, как теля соску, — в сумке была немалая сумма, прихваченная для самоуверенности и не предполагаемая к полной растрате. Ни разу содержимое, с вычетом Чугреева, ей не пригодилось. Даже ключ получила «за так» — с условием, что завтра явится с ним в администрацию, и там уже что ей скажут. Магазин на ее глазах продавщица закрыла. Купить она там ничего, перепуганная грозящей неустроенностью, не сообразила. То есть, она еще и голодная была — как волк.

Лянская ощутила, что выделяет, приноровившись то ли к диалектическим особенностям, то ли по вынужденной необходимости — в околесине, которую несет мужичок, отдельные островки смысла, — и значительно приободрилась.

— Стакан у вас есть? — спросил он.

Он вышел, погремел чем-то в предбаннике, через который и она попала сюда входом, противоположным от магазина, и вернулся не с одним, но с двумя стаканами. — Можно я здесь с вами выпью? — спросил он.

Она вспомнила случай, которому оказалась свидетелем, и спросила:

— А жена вам разрешила? Я слышала, вы у нее какие-то деньги украли.

— Не брал я ее пятьсот рублей, — возразил он. Воспоминание о происшедшем было ему неприятно. И потому он вытащил откуда-то и поставил на стол бутылку водки, колбасу, огурец, хлеб, литровую пива и плавленый сырок.

— Можно выпить с вами за знакомство? — спросил он. («Я не буду, спасибо», успела вставить Лянская, прикрывая стакан ладонью.) — Я ничего плохого, — заверил он, — чисто по-человечески. Угощайтесь, пожалуйста. Говорят: человек с Питера приехал. Чисто помочь. Иди в Важников дом.

— Важников? — спросила Ирина Петровна. — Ну конечно, Важников! — Важник — это была девичья фамилия ее матери. Лянская поняла, что хочет водки. — Чуть-чуть мне пожалуйста… всё, хватит-хватит! — Собеседник ее недрогнувшей рукой плеснул до края. И даже за край. Лянская взяла стаканчик — хорошо маленький, стограммовку — да и махнула сразу весь. И-й-эх! гуляй, голытьба!

— Вы не знаете, еды купить можно? — спросила она, стремительно косея. — Я хотела… а магазин закрылся. — Собутыльник ее, однако, тоже от нее не отставал.

— Ты ешь, — велел он, разливая вновь («не надо..! я больше…»). — Вы вот мне скажите… — Диапазон его доверительности колебался от «вы» до «ты» и обратно, а речь стала вполне уже косноязычной, и сам он заметно колебался на лавке. — У-ух! Чуть не упал.

— Я не буду, — твердо сказала Лянская и добавила с пафосом: — Мне стыдно перед вашей женой.

— Вам сколько вот лет?

— Сорок два, — честно ответила Лянская.

— Фью, — сказал он. — Молодая еще. Ты мне ответь за себя. Я, может, здесь не всегда сидел. Вы, я вижу, образованная?

— Я работник сферы услуг, — сообщила Лянская, и подумала, как сказать, чтоб ему было понятно. — Квартиры продаю. — Она отпила еще глоток из стаканчика, отпятив мизинец, чтоб получилось поменьше.

Мужичок прищурился.

— Это… как сказать. — Он пошевелил пальцами — в районе их оказалась бутылка — он налил, и опять пролил мимо стакана, на деревянный стол, жадно впитавший влагу. — Значит, вот эти дома? Кому надо, кому не надо. Сколько, к примеру, они стоят? Ты можешь купить вон опушенный дом стоит. Продается. Пятнадцать тысяч.