Роберт Зеталер - Вся жизнь

А потом на экране появилось то, что затронуло самое его сердце. Из самолета на трап выходила молодая женщина. Не просто случайная женщина, спускающаяся по узкому трапу на летное поле, а самое красивое создание, какое Эггер видел в жизни. Звали ее Грейс Келли, имя это звучало необыкновенно, такого он никогда не слышал, но в то же время казалось, что лишь оно идеально ей подходит. Она, одетая в короткое пальто, махала рукой людям, толпившимся у трапа на летном поле. Кучка репортеров ринулась к ней навстречу, они тут же, на одном дыхании, стали закидывать ее вопросами, и пока она отвечала, солнечный свет струился по светлым волосам и тонкой, гладкой шее. Эггер содрогнулся от мысли, что эти волосы и эта шея – не просто плод воображения, нет, где-то в этом мире есть человек, который к ним прикасался, хоть бы и кончиками пальцев… А то и рукой. Грейс Келли помахала еще раз и рассмеялась, растягивая темные губы в широкой улыбке. Эггер вышел из трактира. Он побродил по деревенским улицам, а потом присел на ступени у входа в капеллу. Смотрел на землю, истоптанную бесчисленными поколениями грешников, и ждал, когда сердце вновь успокоится. Смех Грейс Келли и грусть, которую Эггер увидел в ее глазах, взволновали его душу, но он и сам не понимал, что происходит. Еще долго он сидел все там же, а потом, после наступления темноты, вдруг понял, что на улице похолодало, и отправился домой.

Случилось это в конце пятидесятых. А вот второе, совсем не похожее на первое, воспоминание Эггера о необычайном переживании, связанном с телевизором, относится к куда более позднему времени, к лету 1969 года, когда телевизор почти в каждом доме стал центром и главной целью, ради которой семья собиралась вечерами вместе. В тот день Эггер, а также почти сто пятьдесят жителей деревни сидели в зале дома церковной общины и наблюдали, как два молодых американца впервые вышли на Луну. Почти все время, что длилась передача, в зале царила напряженная тишина, но стоило Нилу Армстронгу поставить ногу на пыльную лунную поверхность, как все с ликованием закричали, как будто с тяжелых плеч каждого крестьянина свалился какой-то груз. А после взрослым бесплатно наливали пиво, детям раздавали сок и пончики с повидлом, член общинного совета произнес небольшую речь о громадных усилиях, благодаря которым такое чудо стало возможным, а человечество, вероятно, сможет выдвинуться еще бог весть куда. Эггер аплодировал вместе с остальными, в то время как на телеэкране по поверхности Луны, высоко в небесах и прямо над ними, непостижимым образом расхаживали призрачные американские космонавты, и в этот миг Эггер ощущал таинственную близость и связь с жителями деревни, сидящими тут, внизу, на Земле, в затемненном зале, в стенах еще пахнущего свежей краской дома церковной общины.

Вернувшись из России, Эггер в тот же день направился в лагерь строительной фирмы «Биттерман и сыновья». Спроси он у кого-нибудь заранее, как поживает фирма, идти никуда бы не пришлось. Бараки исчезли. Лагерь опустел. Только кое-где остатки бетона да поросшие сорной травой деревянные балки теперь указывали на то, что прежде тут работали и жили люди. Там, где сидел за письменным столом прокурист, ныне распустились белые цветочки.

В деревне Эггер узнал, что фирма обанкротилась вскоре после войны. За год до того оставшихся рабочих перебросили на производство оружия вместо производства стальных несущих конструкций и двойных лебедок, так как фирма откликнулась на отчаянный призыв родины о помощи. Старик Биттерман слыл ярым патриотом, еще в Первую мировую он потерял руку до локтя и осколок правой скулы на Западном фронте, а сейчас ставил прежде всего на производство карабинов и шариковых шарниров для штурмовых орудий. Шарниры получались качественными, но одна из частей магазина ломалась при нагреве, что повлекло за собой ужасающие последствия на фронте, и в конце концов старик Биттерман пришел к выводу, что на нем лежит немалая вина за то, что война была проиграна. Он застрелился в лесу за домом, для надежности взяв старое охотничье ружье своего отца. Лесник нашел его тело под заросшей дикой яблоней, из раздробленного черепа торчала металлическая пластина с гравировкой 23.11.1917 .

Строительством и обслуживанием канатных дорог теперь занимались другие компании, но куда бы Эггер ни обращался – ему везде отказывали. Мол, он больше не подходит для такой работы. После войны прошло немного лет, но все же достаточно, чтобы от старых технологий в строительстве успели отказаться, и для такого, как он, к сожалению, нет места в мире современного транспорта.

Вечерами Андреас Эггер сидел на краю кровати и рассматривал свои руки. Они лежали на коленях, тяжелые и темные, как болотная грязь. И кожа задубелая, растрескавшаяся, будто звериная лапа. О годах, проведенных среди скал и в лесу, напоминали шрамы – каждый из них, если Эггеру удавалось вспомнить конкретный случай, мог рассказать о неудаче, старании или успехе. После той ночи, когда он руками раскапывал снег в поисках Мари, ногти его покрылись трещинами, а по краям стали врастать в кожу. Ноготь на одном большом пальце совсем почернел, в центре виднелась впадинка. Поднеся руки близко к лицу, Эггер разглядывал кожу на тыльной стороне ладоней, она выглядела как помятое льняное полотно. На кончиках пальцев – мозоли, на костяшках – шишки. В ранках и морщинках застряла грязь, которую не отмоешь ни щеткой для лошадей, ни хозяйственным мылом. Под кожей виднелись выступающие вены, а поднеся руки к окну, к сумеречному свету, Эггер увидел, что они слегка дрожат. «Руки старика», – подумал он, снова положив их на колени.

Некоторое время Эггер жил на денежное пособие, которое платили тем, кто вернулся с войны. Но этих денег хватало только на самое необходимое, и Эггер понял, что придется ему, как в юности, браться за любую случайную работу. Как и тогда, он ползал в погребах и на сеновалах, разгружал мешки с картошкой, надрывался в поле или убирал навоз в оставшихся хлевах и свинарниках. Он по-прежнему не отставал от других, более молодых работников, а иногда и вовсе взваливал на спину внушительные связки сена высотой метров до трех и медленно, шатаясь, поднимался по отвесному кормовому лугу. Его кривая нога к тому времени почти утратила чувствительность в области колена, и стоило Эггеру повернуть голову хоть на сантиметр, как он тут же ощущал в шее острую боль, раскаленной нитью тянущуюся до кончиков пальцев – из-за этой боли засыпал он, только неподвижно лежа на спине.

Летним утром 1957 года Андреас Эггер поднялся с постели задолго до восхода солнца и пошел на улицу. Его разбудили боли, а прогулка на воздухе, ночном и прохладном, приносила облегчение. Козьей тропкой он прошел по общинному лугу, слегка уходящему вбок, обогнул две скалистые глыбы, которые возвышались над лугом, словно спины спящих животных, а потом почти час поднимался по непроходимому склону среди валунов до пика Пропасти. Тем временем забрезжил рассвет, вдали запылали вершины гор. Эггер как раз собирался сесть, чтобы срезать складным ножом кусок разодравшейся кожаной подметки, как вдруг из-за скалы показался какой-то человек, старик, и с широко распростертыми руками бросился к Эггеру.