Борис Земцов - Украденный горизонт. Правда русской неволи

Почему родился в его, как всем теперь было уже ясно, нездоровой голове, такой сюжет, сказать трудно. Одно было ясно: фантазия это была стопроцентная, ибо весь лагерь знал, что Витя — детдомовский, никаких родственников у него и в помине нет, и посылок присылать ему просто некому.

Верно, неопасным и невредным было помешательство у Святого. Соответственно, сохранил он своё место в бараке среди «порядочных», с ним также продолжали здороваться за руку.

Кажется, всё прежним осталось после того, как «это» началось. Прежним — да не совсем. Всё чаще смолкали арестанты в откровенных разговорах, едва рядом появлялся Витя, всё реже приглашали его «попить чаю». Плюс ко всему списали Витю с «промки». Сам смотрящий за сменой и посоветовал мастеру-мусору: «У него… это, того… гуси полетели, а тут механизмы, электричество, как бы чего не вышло…».

Получалось, что хотя и невинным было помешательство у Вити, но и такого помешательства было достаточно, чтобы угодить его носителю во второй сорт в непростом и непререкаемом арестантском табеле о рангах. Такая перспектива не устраивала Лёху Найдёнова. Как же так, три года с репутацией, о которой в лагере принято говорить «респект и уважуха», а потом кувырком в фигуру, над которой не зло, но вовсе и не добро, хихикают, на которую пальцем показывают и у виска тем же самым пальцем крутят? Не годится!

И о другом всерьёз подумалось. Ведь любой срок кончается, рано или поздно и ему после его червонца, что только ныне представляется нескончаемым, придёт время возвращаться. Если не в семью (редкому арестанту-тяжеловесу эту семью сохранить удаётся, потому как редкая жена за десять лет мужнина срока сыта будет одними свиданиями раз в четыре месяца и не скурвится, не загуляет), так просто в тот город, где его ещё хоть кто-то помнит, где может мерцать чахлый огонёк надежды на обустройство, работу и всё прочее, так необходимое вчерашнему арестанту. Запросто могут обнаружиться здесь люди, когда-то сидевшие в той самой зоне и наверняка способные припомнить, как некогда у него, Алексея Найдёнова «полетели гуси». Стыдно!

Кстати, синонимов понятия «сошёл с ума» в лагерном лексиконе великое множество. Помимо самого колоритного про полетевших гусей было здесь: «у него бак потёк», «крыша поехала», «маргарин закапал» и много чего ещё. Всегда в таких словах колючего, едкого и хлёсткого хватало с избытком. Как представлял Лёха, что всё это может звучать рядом с его именем и самым непосредственным образом к нему может относиться, становилось не по себе. Не читал он новомодных изысканий о вполне материальном эффекте слов, но нутром своим всегда чётко чувствовал, что слова эти не только звучат, но и лупят, ранят, калечат. Не хотелось, ох как не хотелось, чтобы такое произносилось, пусть в его отсутствие, пусть за его спиной, но именно про него.

Не мог Лёха не вспомнить в этой ситуации и самого заметного, самого знаменитого сумасшедшего лагеря — Беню. Тот сидел так давно, что никто, включая старожилов-тяжеловесов, уже отмотавших по червонцу, не помнил, как заезжал он на зону. Всем казалось, что сидел Беня здесь всегда. Будто всегда, с любого места на плацу была видна его долговязая фигура, неизменная зековская ушанка с оторванными тесёмками, а в придачу к ней — то громадная, свёрнутая чуть ли не из половины газеты козья ножка, то взятая из столовой зелёная арестантская шлёнка [48] Шленка — тарелка. , полная хлебных корок, то ещё что-то необычное, но так же конкретно напоминающее о его душевном нездоровье.

Почему Беню с его откровенными признаками ненормальности держали в обычной зоне, а не отправляли туда, куда полагалось отправлять в подобных случаях (спецбольницу, принудительное лечение и т. д.), было непонятно.

Разумеется, гуляло по лагерю и своё, зековское тому объяснение. По-своему очень жизненное и логичное. Будто прибыл Беня со своим громадным сроком абсолютно здравым, мыслящим, нормальным, а потом случилось так, что закусился [49] Закуситься — повздорить он с кем-то из самой верхушки лагерной администрации, да настолько всерьёз, что вызванному в срочном порядке с вахты наряду была поставлена задача: угомонить распоясавшегося арестанта.

Угомонить — значит подмолодить [50] Подмолодить (тюремн.) — поколотить, избить. . Подмолодили, и… перестарались. Дальше — несложный выбор. Или отправлять свихнувшегося не по своей воле арестанта куда надо, но при этом быть готовым к неприятностям и разборкам (как же так, принимали в зону нормального, а выпихиваете из зоны откровенно сумасшедшего, как и почему и т. д.). Или оставлять в лагере, но при этом прятать от глаз проверяющих.

Администрация зоны второй путь выбрала. Потому и для всего лагеря Беня роль своего рода барометра выполнял. Гуляет он по плацу в ушанке, неподражаемо выворачивая и выбрасывая ноги, — значит всё нормально в лагере. Не видно Бени — значит, спрятали его мусора (в подвал изолятора, в кладовку при столовой). Верный признак, что того гляди в зону комиссия, проверка или ревизия нагрянет.

Жила и ни кем не опровергалась ещё одна версия причин сумасшествия Бени. Не менее логична и не более фантастичная, чем предыдущая. Оказывается, на момент посадки умерла у него мать, и оказался Беня единственным наследником, а, соответственно, — владельцем замечательной квартиры в добротном сталинском доме в самом центре города. На эту квартиру и положил глаз большой мусорской начальник. Пробовал он через посредников уговорить вступившего в наследство и уже успевшего сесть Беню уступить — продать жильё. Понятно, за бесценок, как это нынче в мусорской среде принято. Когда Беня наотрез отказался, тогда и была организована в лагере ситуация, главной целью которой было настучать несговорчивого арестанта как можно сильнее по голове, чтобы ничего здравого там не осталось. Кажется, с поставленной задачей исполнители справились. Что такое «дом» и что такое «собственность» Беня на сегодняшний день, похоже, уже и не представлял. Даже слов таких в своём и без того небогатом рычаще-мычащем лексиконе не имел. А квартира его, после нескольких условных продаж-перепродаж оказалась, аккурат, в собственности дочки того самого мусорского начальника.

Гуляла по зоне и третья версия судьбы главного лагерного сумасшедшего. Менее правдоподобная, но право на существование всё-таки имеющая. В первой своей половине версия эта ничем от предыдущей не отличалась, а вот во второй… имела такой, закрученный с привкусом романтики и авантюры, сюжет, что даже Дюма со своим Монте-Кристо просто заскучал бы от зависти.

Верно, едва оказавшись в зоне, стал Беня жертвой крутого мусорского беспредела. Верно, по причине того же беспредела был он жестоко избит, и бившие его целились исключительно в голову, чтобы отбить и память и здравый смысл. Только при этом (то ли мусора старались, спустя рукава, то ли голова у Бени оказалась несотрясаемой) трезвый разум после всего этого он все же сохранил. Более того, этот самый разум подсказал Бене, что сложившуюся ситуацию пережить правильней будет… дураком. И сделать так не ради того, чтобы выжить, а ради того, чтобы добиться окончательной справедливости.