Трумен Капоте - Если я забуду тебя. Ранние рассказы

Мне было восемь, когда я впервые увидел мисс Белл Ранкин. Стоял жаркий августовский день. На расчерченном багровыми полосами небе солнце клонилось к закату, и сухой раскаленный воздух, дрожа, поднимался от земли.

Я сидел на ступеньках парадного крыльца, наблюдая за приближающейся негритянкой и недоумевая, как ей удается тащить такой огромный тюк выстиранного белья на голове. Она остановилась и, ответив на мое приветствие, рассмеялась характерным негритянским смехом – протяжным и темным. Именно в тот момент на противоположной стороне улицы появилась медленно идущая мисс Белл. Увидев ее, прачка словно вдруг испугалась и, оборвав фразу на середине, заспешила восвояси.

Я долго и пристально смотрел на проходившую мимо незнакомку, которая стала причиной столь странного поведения прачки. Незнакомка была маленькой, одетой во все черное с какой-то полоской и пыльное, она выглядела неправдоподобно старой и морщинистой. Пряди жидких седых мокрых от пота волос прилипли ко лбу. Она шла, опустив голову и уставившись в немощеный тротуар, словно искала что-то. Старая черно-рыжая собака брела за ней, отрешенно ступая по следам хозяйки.

После этого я видел ее много раз, но то первое впечатление, почти видение, навсегда осталось самым запомнившимся – мисс Белл, бесшумно идущая по улице, маленькие облачка красной пыли вьются вокруг ее ног, и она постепенно исчезает в сумерках.

Несколько лет спустя я сидел в угловой аптеке-закусочной мистера Джоуба, взбалтывая в стакане его фирменный молочный коктейль. Я занимал табурет у дальнего конца стойки, а на другом ее конце сидели два известных в городе ковбоя – завсегдатаи закусочной и какой-то чужак.

На вид этот чужак был гораздо более респектабелен, чем обычные посетители заведения мистера Джоуба. Но внимание мое привлекло не это, а то, что он говорил, – хриплым голосом, растягивая слова.

– Парни, вы не знаете кого-нибудь в округе, у кого можно купить саженцы японской камелии? Я ищу их для сада одной восточной дамы, которая обустраивает усадьбу в Натчезе.

Парни переглянулись, потом один из них, толстый, с выпученными глазами, любивший поддевать меня, ответил:

– Я вам так скажу, мистер, из всех, кого я знаю в округе, единственный человек, у которого есть обалденная камелия, – это чокнутая старая кукла мисс Белл Ранкин. Она живет в полумиле отсюда, в, прямо скажем, ведьмовском на вид доме. Он старый и наполовину развалившийся, построенный еще до Гражданской войны. Очень чудной дом, но если вы ищете японские камелии, то у хозяйки они – самые клёвые, какие я только видел.

– Да, – подхватил другой парень, прыщавый блондин, подпевала толстяка. – Авось она вам продаст. По тому, что я слыхал про нее, она там у себя помирает с голоду. У нее нет ни фига, кроме старого негра, который живет при доме и копается в земле на заросшем сорняками клочке, который они называют садом. Да вот тут на днях говорили, что она таскается на Грошовый рынок и подбирает там подгнившие овощи, ей их торговец Оли Петерсон дает. Вы такой чудной ведьмы отродясь не видали – выглядит так, будто ее пыльным мешком огрели. Негры ее настолько боятся, что…

Но незнакомец прервал этот бурный поток информации и спросил:

– Так значит, вы считаете, она может продать?

– А то! – сказал толстяк, самодовольно ухмыляясь, – уж ему ли, мол, не знать.

Мужчина поблагодарил собеседников и направился к выходу, но потом вдруг обернулся и сказал:

– А как, ребята, насчет того, чтобы проехаться со мной и показать, где это? Я вас потом привезу обратно.

Два бездельника согласились, не раздумывая. Лодырей вроде них хлебом не корми – дай только покрасоваться в автомобиле, особенно с чужаком; им казалось, что это придает обоим значительность людей со связями, к тому же их наверняка угостят папиросами.

Приблизительно неделю спустя я снова зашел к мистеру Джоубу и узнал, чем та поездка закончилась. Толстяк с жаром поведал об этом аудитории, состоявшей из двух человек: мистера Джоуба и меня. Чем дольше он говорил, тем громче и драматичнее звучал рассказ.

– Говорю вам, эту старую ведьму надо метлой гнать из города. Она чокнутая, как настоящий псих. Когда мы туда подъехали, она перво-наперво попыталась нас выставить. Потом натравила на нас своего придурочного старого пса. Тот как пить дать еще более древний, чем хозяйка. Ну так вот, этот дворняга вознамерился выдрать из меня кусок мяса, я, знамо дело, засветил ему ногой прямо по зубам, тогда она подняла дикий ор. Потом наконец старый негр унял ее, так что мы смогли все-таки поговорить. Мистер Фергюсон, ну, тот чужак, объяснил ей, как он хочет купить ее цветы, ну, знаете, те старые японские камелии. А она ему: ничего, мол, и слышать не желаю, а кроме того, не стану продавать никакие свои цветы, потому что люблю их больше всего на свете. А теперь слушайте главное: мистер Фергюсон предложил ей двести долларов всего за одно такое деревце. Вы представляете?! Две сотни монет! А старая карга велела ему убираться из ее дома. Так что в конце концов мы поняли: это бесполезно – и уехали. Мистер Фергюсон дико расстроился, он-то рассчитывал, что деревья уже у него в кармане; сказал, что у старухи они самые красивые, какие он когда-либо видел.

Толстяк откинулся назад и глубоко вздохнул, утомленный собственным длинным повествованием.

– Черт! – сказал он. – Чего еще можно хотеть за эти старые коряги? Две сотни монет за штуку! Поди, нехилые деньги.

Выйдя от мистера Джоуба, я всю дорогу до дома думал о мисс Белл. Я вообще часто размышлял о ней. Мне казалось, она слишком старая, чтобы быть еще живой. Должно быть, ужасно дожить до такой старости. И я не мог понять, почему она так держалась за свои камелии. Конечно, они красивые, но если она такая бедная… Впрочем, я был молод, а она очень стара, и у нее мало чего оставалось в этой жизни. Я был так молод, что и представить себе не мог, будто когда-нибудь тоже состарюсь и могу даже умереть.

Было первое февраля. Рассвет занялся унылый, серый, небо было исполосовано перламутрово-белыми прожилками. На улице сильно похолодало, дул порывистый ветер, жадно набрасывавшийся на серые голые ветви деревьев, окружавших печальные руины когда-то величественной усадьбы «Розовая поляна», где жила мисс Ранкин.

В комнате было холодно, когда она проснулась, с карниза крыши свисали длинные ледяные слезы. Окинув взглядом этот унылый вид, она поежилась и с трудом заставила себя вылезти из-под сшитого из разноцветных лоскутов веселенького одеяла. Опустившись на колени перед очагом, стала разжигать сухие ветки, которые Лен собрал накануне. Ее сморщенная желтая ручка долго боролась со спичкой, чиркая ею по шершавой поверхности кремниевого бруска.