Эрве Гибер - Порок

Хотя доступ к каждой часовне прегражден железной оградой в половину человеческого роста, в самых доступных местах на костях углем выведены заурядные римские имена. Посетители, как правило, либо изумлены, либо дрожат от страха посреди этого мрачного скопища и чаще всего там не мешкают, тот же, кто вдруг возвращается чуть назад, задерживается, — сразу же пробуждает у охранника подозрение, и он того подгоняет, посетитель же напрасно пытается его подкупить. Гость возвращается на следующий день, переодевшись, но монах узнает его и сразу же выдворяет. На третий день, разъяренный подобной травлей, посетитель стрижет волосы, подумывает даже о том, чтобы взять напрокат церковное облачение, но монах по-прежнему распознает его, словно посланника преисподней. Фердинанд Грегоровиус в опубликованной в конце XIX века книге «Годы странствий по Италии» говорит, что в былые времена это кладбище по ночам служило местом весьма странных фарсов, когда здесь можно было увидеть величественно держащих голову дам в расшитых золотом богатых шелковых одеяниях, с безукоризненно бледной кожей, на которую падала тень черной мантильи. Они расхаживали и обмахивались меж мертвых капуцинов и вдруг теряли сознание, когда в темной нише показывался жуткий оскал маски комедианта.

В конце лестницы, в глубине коридора, после учебных аудиторий и анатомических театров, холодильных камер — темная запыленная дверь, табличка: «Анатомическая лаборатория», — звонок. Затем в еще более темном тамбуре появляется женское лицо, женщина выслушивает посетителя, который, как он говорит, приехал сюда из столицы специально, чтобы посетить музей, но у нее нет права открыть ему, он просит, не сходя с места, продолжая механически произносить фразы, заклинает, надеется ее околдовать, и она поддается на его увещания, берет связку ключей, оставляет его одного. Дверь в галерею распахнулась, впереди — длинный коридор, по бокам которого — закрывающие собой все стены высокие витрины и большие шкафы из темного дерева, где посетитель уже различает меж белых тканей лица, ортопедические инструменты, подкрашенные каждый на свой манер круговые срезы человеческих тел в стеклянных сосудах, зародышей, уродов, скелеты; по бокам центрального коридора стоят также небольшие низкие стеклянные витрины, где представлены предметы меньших размеров — залитые воском разрезанные члены, слепки вагин и анатомические препараты, похожие на те, что хранятся во флорентийском музее: простертые целиковые срезы тел, вылепленные из воска, со вскрытым животом, разрезанные, распоротые, с вывернутой наизнанку кожей, пришпиленной к основе булавками. Его бьет дрожь, он не знает, куда идти, на что смотреть, ему почти хочется убежать отсюда, подняться в воздух и унестись прочь, исчезнув в разбитом оконном проеме. В одной из витрин, на искривленном рахитичном скелете карлика, у которого не хватает берцовой кости, он замечает написанный синими чернилами полустершийся ярлык и начинает его читать: это был акробат, совершавший на ярмарках, несмотря на маленький рост, невероятные прыжки, однажды он продал свое тело факультету, чтобы сложить немного денег в кубышку, но ту сразу же украли у него из вагончика, он умер с тоски, и какой-то человек — вероятно, безумец — принес однажды в спрятанной под пальто большой сумке его скелет, который обнаружили много месяцев спустя на помойке, — вот, почему теперь в витрине у карлика не хватает, кости. Посетитель переходит от витрины к витрине, пытаясь отыскать аномалию, схожую с его собственной, но видит лишь срезы препарированных голов, лица стариков сусами, прикрепленными небольшими скобками к металлическим стержням, раскрашейные восковые муляжи источенных болезнью членов и анусов, высунутые языки, усеянные ранами и гнойниками, померкшие лица горюющих сифилитиков, цвет и печаль глаз которых воссоздает расписная эмаль. В разных местах в центре коридора стоят академические экорше — одни важничают, другие в позах танцоров — с поднятой вверх рукой 96 или изображая Короля-Солнце, склоненного над огромной тростью, — они словно детки в манежах, узники, охваченные кольцом заграждений. Он бродит по музею уже более получаса, дверь позади в коридоре осталось приоткрытой, за ней темно и пусто, никакого намека на женщину, что пустила его сюда под его собственную ответственность, как она сказала на случай, если он соберется устроить пожар или свалиться в обморок. Он на скорую руку делает несколько снимков, но витрины начинают позвякивать, дерево трещать, на него обрушивается что-то невидимое. Он прячет фотоаппарат и идет прочь. Благодарит женщину. Половина пятого. Час, когда дети выходят из школы и каждый день, проходя вдоль реки, бросают в эти непроницаемые окна камушки чтобы тени внутри встрепенулись.

Этот способ придумал я сам и, должен признаться, использовал его на практике лишь два раза, первый — с трехлетним ребенком, второй — со щенком. За сохранностью тела ребенка я мог наблюдать лишь два года, поскольку потом его отец умер, выразив в последней воле желание, чтобы сына похоронили с ним в одной могиле, что и было исполнено. Сохранность тела ребенка была на тот момент такой же, что и в самом начале. С тех пор минуло лет двадцать.

Тело было мне передано 15 марта 1826 года отцом после получения всех необходимых разрешений, и он молил меня не производить, если это возможно, никакого вскрытия, поскольку он собирался в дальнейшем хранить тело в стеклянном ящике.

Первое, что я сделал, это убрал волосы ребенка под специальную шапочку и тщательно смазал тело топленым свиным салом. Затем я положил на брови и веки с длинными ресничками небольшие полоски размягченной в воде бодрюшной пленки, дабы гипс, которым я должен был воспользоваться, не вырвал ни ресничек, ни бровей. Я взял формовочный гипс тонкого помола, развел в воде и облил им лицо так, чтобы не сдвинуть полоски. Дабы гипс не стекал с боков, я заранее обложил нужную мне поверхность свитыми кусками ткани. Когда гипс затвердел, я осторожно его снял, отсоединив от слепка приставшие полоски пленки, и с удовлетворением заметил, что они полностью сберегли ресницы и брови.

Я положил гипсовую маску сушиться в тени на свежем воздухе.

Я извлек глаза, вынув их из орбит с большой осторожностью, дабы не повредить глазное яблоко. Затем тихонько обтер их ватой и, воспользовавшись циркулем с изогнутыми остриями, измерил с двух сторон диаметр и записал параметры на белой картонной карточке, указав на ней также размер радужной оболочки. На той же картонке я тонкой кисточкой обозначил основные оттенки радужки и их последовательность. Дабы перед этим лучше различить оттенки, после смерти потускневшие, я на несколько минут опустил глазное яблоко в стакан с водой. Картонная карточка была отправлена в Париж эмальеру, что по означенным размерам и цветам изготавливает искусственные глаза.