Бруно Апиц - Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

Ивонна была молодой, красивой женщиной, вся жизнь у нее была еще впереди! Она многого ждала от жизни!

Два года все шло благополучно… Но однажды темной дождливой ночью случилось непоправимое.

В ту ночь, разбившись на маленькие группы, они писали на стенах лозунги. Ивонна пошла на задание с Марселем и еще с одним товарищем. У Марселя было ведерко с краской и кисть. Ивонна с товарищем должны были стоять на ближайших перекрестках и предупреждать об опасности.

Все трое уже долгое время находились на улице. Париж словно вымер. В этот поздний час французам, кроме тех, кто имел специальное разрешение, было запрещено появляться на улице. И, несмотря на это, до сих пор им везло. Но вот тройка вошла в узкий переулок. Марсель начал писать на стене дома:

Справа от Марселя у перекрестка стояла Ивонна. Другой товарищ наблюдал за левым углом. Вдруг он тихо свистнул и в тот же миг кинулся к Марселю. Вот он подбежал к нему. Марсель уронил ведерко и кисть, и они вместе бросились к Ивонне. Поравнялись с ней и увлекли ее за собой.

В глубине улицы появился военный патруль, солдаты в стальных касках. Громкий голос приказал: «Стой! Ни с места!» В тот же момент тишину разорвали два выстрела.

Трое достигли ближайшего поворота и уже собирались были свернуть за угол, когда Ивонна вдруг вздрогнула и опустилась на колени. Марсель и другой товарищ подхватили ее под руки. Они свернули за угол и, повинуясь внезапно мелькнувшей мысли, бросились вниз, в какое-то полуподвальное помещение.

Там стояли они, пригнувшись, и ждали, стараясь сдержать прерывистое дыхание. Каждый нерв был натянут как струна. Марсель закрыл Ивонне рот рукой. Но Ивонна и так молчала, безжизненно повиснув у них на руках. Видимо, была без сознания.

Вскоре через железные перила лестницы они увидели пробегавших мимо солдат. Вернее, они увидели только высокие сапоги. Больше ничего.

Тяжелый топот кованых сапог замер. Снова наступила тишина. Зловещая тишина. Еще несколько минут они продолжали ждать.

Марсель опустил Ивонну и подошел к двери квартиры, тихонько постучал. Никого. Он постучал снова, громче. За дверью послышались шаркающие шаги. Владельцы квартиры наверняка не спали и, конечно, уже давно боязливо прислушивались к шуму, как, впрочем, и все жители этой улицы.

Дверь открыл пожилой человек в халате. Марсель что-то шепотом сказал ему. Тот утвердительно кивнул. Он помог внести в дом безжизненную Ивонну. Ее бережно положили на кушетку. Глаза ее были закрыты. Она не двинулась, не шевельнулась. Казалось, она ничего не чувствует, ничего не знает о том, что происходит вокруг нее.

Марсель наклонился к ней совсем близко, к самым губам. Он почувствовал ее дыхание, очень слабое, но он почувствовал его. Ивонна были жива! Она только потеряла сознание.

Марсель побежал за врачом. Но врач пришел слишком поздно. Обе пули поразили Ивонну. Она скончалась от внутреннего кровоизлияния. Сознание так и не вернулось к ней.

Хоронили ее тайно. Ивонну провожало всего несколько товарищей.

Я был у нее. Ивонна лежит под большими тенистыми деревьями. Цветущий кустарник скрывает ее могилу. Каждый год весной могила Ивонны покрывается цветами, и кажется, что это вновь и вновь расцветает ее молодая, яркая жизнь. Символ бессмертия нашего дела.

Перевод З. Власовой и А. Чернецкого.

В этот день в низкой столовой маленького пансиона было так темно, что хозяин еще до наступления сумерек зажег три свечи в кованом канделябре. В последние дни часто бывали перебои с током; мачты линии электропередач, точно вехи, отмечавшие дорогу в долину, наполовину утопали в снегу.

Банковский служащий Шнабель стоял у окна и злился. Решение провести отпуск в этой глухой дыре, в этом пансионате, где он чувствовал себя чужаком, было явной ошибкой. Не оправдались ни расчеты на хорошую погоду, ни восторги коллеги Цайдлера, каждый год ездившего сюда, правда, летом.

— Там так прекрасно спится, — сказал тот и, вздохнув, потянулся, словно нежился где-нибудь на сеновале. — А потом — природа… Этот вид с вершины Шаллерхютте, доложу я вам; кругом ни души… А уж сыр, который там… — В этот момент зазвонил телефон, и Шнабелю пришлось подняться в бухгалтерию номер два.

Телефон! Здесь вообще не было звуков, хоть сколько-нибудь привычных для его слуха, — ни стука пишущей машинки, ни щелканья дыроколов, ничего, кроме звона посуды в кухне и скрипа насоса во дворе. Он бы многое отдал, чтобы сейчас же засесть за выписки из счетов фирмы «Петч» или расчеты процентов на кредиты. Чуждыми ему были и молчаливость хозяина, и добела выскобленные некрашеные столы, и проникавшие в дом запахи хлева. Перина была такая непривычно тяжелая, что по утрам он просыпался совершенно разбитый, весь в поту от кошмаров, какие ему от роду не снились. Вот уж много лет ему вообще ничего не снилось, даже и тогда, когда неожиданно произошла единственная ломка в его жизни. Переселение из Силезии в Баварию для него значило не больше, чем цифра, вписанная не в ту графу; стоило лишь поставить ее на нужное место, и итог сошелся бы. Он зевнул и невидящим взглядом уставился на мигающее пламя свечей. По дому пополз своеобразный сладковатый запах, словно кто-то оставил на солнцепеке горшок с медом.

Скрипя горными ботинками, из-за стойки вышел хозяин и принялся накрывать на стол; тень его сразу вытянулась, заняв всю стену. Иногда Шнабель совсем терялся, не зная, как и о чем с ним беседовать, словно говорили они на разных языках или он, Шнабель, не знал самых нужных слов. Он несколько удивился, заметив, что стол нынче накрыт на двоих, — значит, прибыл новый постоялец! Здесь обо всем приходилось догадываться самому. Казалось, будто у здешних обитателей было шестое чувство, благодаря которому они понимали друг друга почти без слов. Не нравилось ему это. Иное дело — колонки цифр или налоговые ведомости, только на них и можно положиться, там все ясно и понятно: если подсчитано правильно, итог должен сойтись! А здесь все как-то смутно и ненадежно. Даже погода, — серое, сплошь выстланное облаками небо отнюдь не внушало уверенности в том, что завтра пойдет снег. Вот уже несколько суток днем подтаивало, а ночью прихватывало. Лежа иногда в темноте без сна, он слушал, как потрескивали бревенчатые стены, словно надвигаясь на него со всех сторон.

Из кухни вырвалось облако, пахнущее жареным луком и салом, и повисло под низким потолком. Наверху кто-то заходил из угла в угол. Стало быть, так оно и есть, он здесь теперь не один. Шаги прогрохотали вниз по лестнице, потом хлопнула входная дверь. Шнабель подошел к окну. Мужчина в лыжном костюме, засунув руки в карманы, прохаживался по заснеженному дворику, двигаясь куда увереннее, нежели он сам. Приезжий осмотрел штабеля дров, растер комок снега между пальцами, словно щупал материю на костюм, потом поднялся на цыпочки и постучал по желобу под крышей. На какой-то миг он остановился прямо перед окном, и они взглянули друг на друга сквозь стекло, но тот, второй, словно бы его и не заметил.