Бруно Апиц - Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

Он много и увлеченно учился. Но первое поручение провалил. В его инструментальном ящике шпик обнаружил листовку. На допросе Пауль не проронил ни слова. И лишь однажды предательски дрогнули его веки. Это было, когда конвой уводил его нового друга, и Пауль услышал его страшный, надрывистый кашель.

И вот Пширер снова в лагере. Чеха из Брюкса там уже не было. На четвертый день Пауля среди других пленных вызвали в комендатуру. В любой час быть готовым к отправке, сказали им. Куда и зачем, узнать так и не удалось, а готовить к дороге было нечего. И вот конные казаки погнали их на вокзал. Начался долгий путь. Во Владивостоке, опять в сопровождении казаков, их водворили в мрачные лагерные бараки на берегу Тихого океана. Оттуда открывался вид на бесконечный водный простор. С верфи имперского военно-морского флота днем и ночью доносился грохот работ. Туда-то и послали Пширера.

Металлиста из Дортмунда, токаря по профессии, первого осенило.

— Мы работаем на военную промышленность, Гаагской конвенцией это запрещено. Будем саботировать.

Паулю хватило русских слов, чтобы объяснить причину саботажа инженеру, руководившему работами на эсминце.

— Ах, вот оно что! — усмехнулся инженер. — Господа военнопленные знают даже о Гаагской конвенции. Что ж, отлично. Мы тоже кое-что о ней слышали. Вот и поступим согласно вашему желанию, а заодно и по закону…

Тон, которым это было сказано, не предвещал ничего хорошего. Так в жизни Пауля началась новая полоса — полоса страданий.

Нескольких саботажников сразу же, не заводя в бараки, повели в лагерь, огороженный частоколом. Кроме них, там не было ни одного пленного, одни уголовники. Кое-кто был даже в ножных кандалах. Ватник у Пширера отобрали, выдав вместо него серый арестантский халат. В группе, куда его включили, было двенадцать человек, сплошь уголовники: воры, спекулянты, пропойцы — и он, единственный военнопленный. Затем четыре такие группы втиснули в теплушку и повезли куда-то.

Ехали они долго. Все, что Пширеру пришлось пережить в бесконечных дорогах, бледнело перед настоящим. Двери теплушки закрывались неплотно, в щели дуло. И это в трескучий мороз, когда столбик ртути опускался до сорока. В Харбине заключенные оставили двух мертвецов, в Иркутске — четырех. Каждая неделя пути стоила двух человеческих жизней. До Омска умерло еще пять человек, к Екатеринбургу их ехало уже двадцать девять, к Вятке — двадцать шесть, к Вологде — всего двадцать один. В Вологде выгрузили трупы двух жандармов, приставленных к арестантам, но ехавших вместе с конвойными в пассажирском вагоне.

Пока Пширер с товарищами нес носилки с трупами через железнодорожные пути, мороз прохватил его до костей. Носилки поставили на перрон, но начальник станции велел им сейчас же убраться. Тут подоспел старший по эшелону и, издевательски усмехнувшись, приказал не трогаться с места.

— Обеспечьте нас провиантом, дровами и углем. Не дадите — простоим здесь сутки, получите удовольствие хоронить весь батальон.

Паулю удалось раздобыть ведро кипятку. Случайно он услышал, что эшелон направляется в Мурманск. Там заключенные будут строить стратегически важную железнодорожную линию для связи Кольского полуострова с Петербургом; царское правительство уже заручилось для этого материально-технической помощью американцев и англичан.

Строить железную дорогу! Пауль догадывался, что это сулит ему в такую суровую северную зиму.

Начальник эшелона отдал приказ об отправлении. Через несколько дней переезд по железной дороге окончился, начался этап. Много спустя, когда Пауль уже жил в ледяной пустыне Северной Карелии, в рубленном из толстых бревен бараке, ему мерещился этот пеший переход.

Врезались в память и картины строительства железной дороги. Немецкие и австрийские военнопленные, русские каторжники, ссыльные, целыми семьями согнанные со всех концов гигантской империи, работали под надзором английских офицеров. Погибали сотнями.

Охранниками на строительстве были черкесы. Эти жили своей жизнью, далекой от жизни строительных команд. Им тоже было несладко в царской России. Но они служили царю, ибо не понимали, что можно иначе, ибо не знали, что есть иной путь.

Англичане жили в благоустроенных коттеджах. Коттеджи отапливались нефтью, которую специально привозили на санях; в квартирах было тепло и уютно, и весь поселок считался запретной зоной, которую охраняли овчарки. Даже русские служащие были не вправе заходить туда без специального пропуска.

Первым англичанином, с которым Пауль столкнулся, был долговязый техник, носивший военную форму. Команду Пауля бросили на строительство дамбы. Бессмысленная работа. Мерзлую землю можно было разве что колупать. Но англичане требовали: работайте, давайте выработку. Их премии, надбавки к жалованью, вознаграждения, дотации — все зависело от этой выработки. Охваченные бессильной яростью, они все-таки понимали, что установленные сроки работ — фикция.

Однажды, доставая из портфеля чертеж, английский офицер выронил готовальню. Пауль видел, как коробка упала на снег, видел он и надменное лицо молодого англичанина, его бесцветные, холодные глаза. Опершись на лопату, Пауль не двинулся с места. Лицо англичанина покрылось красными пятнами. Он ткнул Пауля в грудь кавалерийским стеком — без них англичане никогда не выходили из дому — и повелительно кивнул.

Пауль не понял английских слов, но по этому жесту догадался — ему предлагают нагнуться и поднять готовальню. Пауль только отвернулся. Англичанин визгливо заорал. Все подняли головы. Пауль Пширер вызвал в памяти знакомые английские слова. Дома у отца его были кое-какие английские книги; печатники — как его отец или брат Макс — люди начитанные и изучали иностранные языки. Пауль сказал: «Please, my boy», — и указал на коробку, лежащую в снегу.

Это значило: подними-ка сам. Паулю повезло. Черкес, не понимавший ни по-английски, ни по-русски и стоявший как изваяние с неподвижным лицом, не слышал словесной перепалки англичанина и военнопленного. Он пнул Пауля ногой и приказал ему взять наконец в руки лопату.

Но вечером к бараку подошел дорожный инженер из строительной фирмы — подлый и трусливый мошенник, Он велел казачьему офицеру вывести Пширера из барака и посадить его в холодный карцер. На следующую ночь Пауль отморозил два пальца на левой ноге. Во время переезда по железной дороге, длинных пеших переходов, на работах в зимнюю стужу ему как-то еще удавалось ни разу не обморозиться. Но тут перед адским холодом этой зимы он оказался беспомощным. В тесной клетке он не мог даже шевельнуться. Когда рано утром часовой отодвинул засов его камеры, Пауль устремился на улицу. Он быстра стянул сапоги и портянки и стал снегом растирать пальцы. Он тер, тер и тер, а на дворе стоял мороз за тридцать градусов.