Бруно Апиц - Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

За мостом, вокруг маленького серого «оппеля», принадлежавшего старшему инженеру Крессу, собралась толпа. Кресс, живой, остроумный человек, был очень популярен среди рабочих. Он и сейчас с иронической усмешкой всматривался в лица теснившихся вокруг него людей.

— Господин старший инженер, неужели это правда? — спрашивали рабочие.

— Ну, ясно, правда. Ведь вы же все слышали.

— И с ними так же скоро покончат?

— Ясно, — ответил Кресс, — стоит только фюреру перейти через Неман, и он разрушит эту державу.

Одна пара глаз среди сотен встретилась с глазами Кресса. Он знал, чьи это глаза. Лет пять-шесть назад ему пришлось как-то увидеться с Германом. Очутившись в конце концов на одном и том же заводе, старший инженер и простой рабочий узнали друг друга. Разумеется, они притворились, будто незнакомы, будто их ночное свидание во Франкфурте исчезло из их памяти, будто забыто и беглое рукопожатие, которым Герман завершил свое сообщение: побег Гейслера, к которому они оба были причастны, удался. У Кресса долго еще дрожали насмешливые губы при мысли о том, что беглец провел у него ночь и что это могло в конце концов открыться. Интересно, где теперь этот Гейслер? На земле? Под землей? По знаку полицейского Кресс осторожно повел машину среди улицы, на которой с этой ночи была удвоена цепь постов. Время от времени из густой толпы толчками вырывались крики: «Хайль!» Однако кричали не люди — возгласы исходили из громкоговорителей, поставленных на каждом перекрестке. Ненатуральный голос громкоговорителя перебивали натуральные человеческие голоса: «И как это русские против нас пошли?..» — «Скажи лучше, как это мы пошли против них?..» — «А еще вчера нас уверяли: уж такой договор нерушимый, крепче крепкого…» — «Неужели заткнуть глотку не можете?..» — «Когда орут «хайль», ты небось свою разеваешь?..»

Перед угловым домом, где Герман по утрам давал три велосипедных звонка, стояла группа рабочих. А Корешок уже дожидался его на улице. Он искал глазами Германа в толпе велосипедистов. Только один раз, в тот день, когда Пауль узнал, что его сын убит, видел Герман на его детском и старческом лице такую ошеломленность.

По дороге Пауль сказал Герману:

— Выходит, мы теперь должны быть и против них?

— Никто не должен, — отозвался Герман. Эти слова, точно камень, засунутый в мельничный постав, заставили мысли Пауля заскрипеть и остановиться, заскрипеть и остановиться.

Когда влились еще велосипедисты с Висбаденского шоссе, толпа так сгустилась, что, казалось, между двумя шпалерами пешеходов в Хехст движется вся улица. Стоя Пауль был совершенный карлик, но когда он сидел на велосипеде, ему не приходилось смотреть на Германа снизу вверх. Однако Герман не замечал взглядов, которые на него искоса бросал Пауль. Уставившись перед собой, он слушал, что говорят кругом: «Теперь война только и начнется…» — «К зиме обязательно нужно закончить…» — «У русских разве армия?..» — «В две-три недели разделаемся…» — «Иначе…» Пауля нисколько не удивило, что вскоре после того, как они миновали Висбаденское шоссе, Франц оказался рядом с Германом. Не удивило его и то, что Герман обратился к Францу, как будто они никогда ее ссорились, как будто между ними не было и тени вражды:

— Как ты думаешь, и сегодня выработают норму?

И Франц ответил:

— Нет.

Перед отъездом на работу у Франца было всегда несколько свободных минут: только чтобы узнать новости и проститься. Соседка со второго этажа, еще в ночной кофте, стояла посреди кухни. Когда он вошел, она выскользнула прочь. Лотта была белее стены. Что это с ней случилось? Она забыла спустить прядку волос на изувеченный глаз. Франц схватил ее за руку. Она сказала:

— Мы объявили русским войну.

Затем отвернулась. Муж и жена забегали по комнате, точно по клетке. Жена судорожным движением прижала все лицо, особенно больной глаз, к маленькой фотокарточке, приколотой четырьмя кнопками к стене; на ней был изображен веселый широкоплечий парень с привлекательным, симпатичным лицом; летом 1933 года он был убит. Франц понял, что, когда она одна, она часто делает это движение и что тот человек был и остался ее единственной любовью. Однако услышанная новость слишком сильно жгла душу, и это открытие уже не причинило ему боли.

Он только сказал ей:

— Поди сюда, Лотта, мне пора. — Затем добавил: — Ко всему надо быть готовым. Ведь теперь, когда уходишь, можно и не вернуться.

Все это произошло десять минут назад — время, нужное, чтобы спуститься с горы. И вот он ехал рядом с Германом слева, а справа катил на своем велосипеде Пауль.

Перед ними был как раз старик Бенч, между братьями Эндерс — Фрицем и Эрнстом. При какой-то задержке Пауля оттеснили, так что рядом с Францем оказался Абст. Франц на минуту слез с велосипеда. У него ослабла какая-то гайка, и Герман остановился, чтобы помочь ему подвинтить ее. Пауль видел, как Герман что-то торопливо сказал Францу и тот кивнул. Затем ряды снова смешались, и Герман оказался между братьями Эндерс. У Пауля не было с Францем никаких отношений, потому что тот последнее время совсем не встречался с Германом. К Герману Пауль привязался, как люди привязываются в тех случаях, когда судьба вдруг еще раз дарит им неожиданную дружбу. Точно мальчик, старался он проникнуть в чувства и мысли Германа, словно стремясь обнаружить что-то, благодаря чему жизнь Германа ярче его жизни. Собственное существование Пауля и до и во время войны текло однообразно, вызывая в нем смутное ощущение тревоги и обиды. Если бы кто-нибудь дал себе труд поразмыслить над этим, — правда, такого человека не находилось, — он подивился бы глубокой горечи, жившей в сердце Пауля, которое казалось иссохшим и неспособным ни на какие сильные чувства. И вдруг Пауль встретился с Германом; Герман дал себе труд поразмыслить и ничему не удивился.

Пауль заметил, что Франц хочет ему что-то сказать, и подъехал к нему.

— Займись Абстом, — сказал Франц. — Как только увидишь, что я говорю с Германом, будь рядом, а затем передай дальше то, что я тебе скажу.

И Пауль не удивился, что Франц так легко перемахнул через молчание и замкнутость последних лет. Он поехал рядом с Абстом.

— Герман, — начал Франц, — говори скорее, что мне надо делать.

— Прежде всего держи язык за зубами и… — Он осторожно продолжал, не глядя ни вправо, ни влево: — Укорачивайте ударник, чтобы он не доходил до капсюля.

Тут Герман поспешно обернулся к Эрнсту Эндерсу. Герман рассмеялся. Сказал что-то, от чего рассмеялся и Эрнст. Затем пристально начал смотреть вперед, и только его губы продолжали улыбаться. Он думал: «Если бы мне удалось поговорить с Крессом, кое о чем спросить его, а затем быстро передать дальше, до того как мы войдем в туннель… Там уже будет поздно…» Он снова крикнул что-то Эндерсу, смеясь. Когда тот расхохотался, Герман, не глядя ни вправо, ни влево и неслышно для остальных быстро проговорил то, что предназначалось только для Франца: