Бруно Апиц - Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

Но именно обо всем этом пришлось ему вспомнить утром 17 августа 1956 года, когда он работал на огороде. Фриц Бремер не был виноват в том, что долго оставался безработным. Наоборот, как дельного и квалифицированного рабочего, его держали дольше, чем многих его товарищей. Виноват был экономический кризис. И все же… Да, бессмысленно теперь в чем-либо упрекать себя, и в те времена рабочий-металлист Фриц Бремер ни в чем себя и не упрекал, — его, возможно, не выбросили бы на улицу в 1931 году, не будь еще одного обстоятельства: Фриц Бремер был членом Коммунистической партии. Не слишком активный, он был все же известен на заводе как коммунист. Он вступил в партию в 29-м, в год берлинского кровавого мая, хотя и независимо от этого события. Поводом была забастовка на заводе металлических изделий — рабочие требовали повышения заработной платы, — и сближение его с Янценом. Такому человеку, как Бремер, в общем равнодушному к политике, понравилось, как успешно провели забастовку коммунисты, составлявшие меньшинство на заводе, и во главе их — Янцен, его товарищ по цеху; более того, он был увлечен, его привела в восторг манера Янцена говорить с товарищами: просто, без всякого пафоса, объяснял он им — в том числе и Бремеру — связь событий, как малых, так и больших. Короче говоря, Фриц Бремер вступил в партию по собственному почину, и мир стал для него светлее. Он остался светлым для Бремера и тогда, когда его выбросили на улицу. Да, ему труднее было бы пережить годы безработицы, не будь у него этой опоры. Безработный — неточное выражение: он остался без заработка, но отнюдь не без дела. Он работал для партии, распространял листовки, агитировал, собирал взносы. Пока в 1933 году партию не запретили. Тогда он потерял связь с товарищами: Янцена и несколько других коммунистов посадили еще до запрещения. Можно было бы сказать, — сам он, конечно, этого не говорил, а лишь время от времени осмеливался подумать, — что он примирился с потерей старых товарищей и не искал новых. Причиной был страх, растерянность человека, который всего два года был без заработка и еще не совсем утратил надежду когда-нибудь снова стоять у станка и каждую пятницу получать конверт с деньгами. Так легко и просто отказавшись от партии, Фриц Бремер чувствовал себя не вполне спокойно, иногда он расценивал свой поступок как предательство. Но осенью 1933 года, когда произошло невероятное и он вернулся на завод, когда он снова встал на свое старое рабочее место, он подавил в себе эти чувства и почти позабыл о них. Почти, — ибо когда завод перевели на военные рельсы, когда с течением лет стали внезапно арестовывать по обвинению в саботаже то одного, то другого из его товарищей по работе, которых Бремер считал совершенно безобидными и далекими от политики, тогда не вспоминать становилось все труднее. Слово «предательство» все чаще и отчетливее всплывало в его мыслях. Оно терзало его. Хотелось с кем-нибудь поговорить об этом. Но не к кому было обратиться: Янцена отправили в концлагерь. А на заводе такой разговор мог бы для него плохо кончиться. Шпиками и доносчиками там кишмя кишело. Бремер не знал, кому можно доверять. А те, кому он все же доверял, сомневались в нем самом. Фриц Бремер чувствовал, что почва уходит у него из-под ног. Иногда он завидовал тем, кто плыл по течению и был способен сказать «да». Он этого сделать не мог. Но для того, чтобы сказать «нет», Бремер чувствовал себя слишком слабым. Оставалась одна опора — жена и сомнительное утешение, что он все равно не в силах что-либо изменить, а если он уйдет с завода, его место тут же займет другой. Ему было нелегко.

Однажды вечером, возвращаясь с работы, Бремер увидел на стене красную надпись, проступавшую сквозь белую краску, которой ее замазали: «Несмотря на запрет, не погибла, нет! КПГ жива!» Он почувствовал презрение к себе. Домой он пришел расстроенный. Жена заметила, что с ним неладно, и спросила, в чем дело. Он посмотрел на нее долгим взглядом и сердито пробормотал что-то, уклоняясь от ответа. «Не станет ли и она презирать меня?» — промелькнуло у него в голове. И он понял, что, несмотря на долгую и дружную совместную жизнь, по существу, не знал Эльфриду. Он женился спустя два года после того, как вступил в партию. Она знала об этом, но не говорила ничего ни «за», ни «против». Дочь мелкого почтового чиновника, она считала политику мужским делом, от которого, в общем, было мало толку. Бремер хотел заговорить, чтобы поведать жене о своих муках. Но промолчал. Слишком плохо он знал ее. Много дней подряд он ходил, как лунатик. Свою смертоносную работу на заводе он исполнял с обычной точностью, но его неотступно преследовала мысль, более опасная, чем взрывчатка, которой заряжали снаряды: мысль о саботаже. Шел предпоследний год войны. Бремеру повезло или не повезло — как посмотреть: когда стала сильно ощущаться нехватка солдат, у него отобрали броню и призвали в армию.

По окончании войны Бремера снова взяли на завод. Теперь там производили кастрюли, инструменты и велосипеды. Дела было много. Призраки растаяли. Фриц Бремер строил свою жизнь заново. О прошлом он вспоминал, как о кошмарном сне, от которого очнулся целым и невредимым. Это никогда больше не повторится! Люди стали умнее, рассудительнее, в том числе и Фриц Бремер. Разумеется, первые годы оказались нелегкими, что было не удивительно при подобной разрухе. Но потом дела пошли в гору, быстрее и круче, чем люди смели надеяться. Однажды Бремер встретил Янцена. И вот призраки ожили вновь. При виде Янцена Фриц Бремер смутился. Он спросил товарища, где тот работает, как пережил эти годы, рассказал ему о своем летнем домике и о том, что собирается купить мотоцикл. Вопреки своему обыкновению, говорил долго и лихорадочно, не давая слова вставить ни Янцену, ни самому себе — своему второму, прежнему «я». Как ему показалось, Янцен глядел на него слегка насмешливо; он спросил, состоит ли Бремер снова в организации. Бремер поспешно сказал «нет» и, увидев, что подходит его трамвай, попрощался. С тех пор — прошло уже более года — он больше не встречал Янцена.

Перекопав половину огорода, Фриц Бремер стал протирать тряпкой хромированный бак мотоцикла. Тут он услыхал шаги жены, вернувшейся с покупками.

— Вот теперь они все-таки ее запретили! — крикнула она, едва успев притворить за собой калитку. — Ты уже слышал по радио, Фриц?

Он приостановил работу, с минуту помолчал, потом, держа в руках тряпку и не глядя на жену, охрипшим голосом произнес:

— В самом деле? Нет, я еще ничего не слышал, я все время…

Он не договорил и, словно окаменев, продолжал сидеть возле мотоцикла. Жена все еще стояла с ним рядом. Бремер пробормотал:

— Вот подлость!

Слова были резкие, но прозвучали они у него вяло. Он это знал, и жена тоже знала. Оба они знали еще многое другое. Например, что сегодня утром, с первыми лучами солнца, Фриц Бремер совершенно отчетливо осознал, чем чреват наступающий день — нынешнее 17 августа. Например, по какой причине тот же Фриц Бремер так отчаянно набросился на работу. Например, почему он между делом все время прислушивался к радио и почему так внезапно его выключил. Например, что ему вовсе не обязательно слышать безучастный голос диктора, передающий по радио известия, чтобы узнать о случившемся: в конце концов, он жил в том городе, где был вынесен приговор, и понадобилось бы не более получаса ходьбы, чтобы услышать новость, которую ему только что сообщила жена. Фриц Бремер отдавал себе отчет в том, что он ничего не хотел знать, что он боялся этого 17 августа, ибо боялся самого себя, собственного прошлого, боялся презрения к себе и страшного слова «предательство».