Бруно Апиц - Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

Водитель бросил взгляд в сторону танка и сказал:

— Славная компания — ты да он. Но на нас не рассчитывайте. Тот только и думает о трех попаданиях, которых недостает ему до дубовых листьев. Ох, и падок до орденов!

— Ну, хватит, — сказал солдат. — Мотай отсюда!

— Вообще-то нам следовало ехать в темноте, — продолжал водитель. — Но по ночам переезжают только штабы с барахлом, со своими молодчиками и шлюхами. А раненые пускай околевают. Как по-твоему, кому-нибудь удалось вырваться отсюда днем? Можно по пальцам перечесть. Половине из каждого транспорта. Наши палят как очумелые, ну а иван тоже в долгу не остается. Вот я тебя и спрашиваю: какого рожна нужно танку в транспорте с ранеными? Боевое охранение? Смех, да и только. Команда смертников — вот как это называется! Вот так-то. А теперь можешь думать обо мне что угодно, можешь даже меня продать. Рано или поздно все там будем. И ты тоже! — Его затрясло, как в лихорадке, потом он сплюнул, повернулся и широким шагом направился через площадь.

— Друг, постой, — крикнул ему вслед солдат, — выкурим по сигарете!

Но тот, казалось, не слышал.

Солдат смотрел на серые, низко нависшие облака. На горизонте разгорались и медленно гасли красные и зеленые ракеты.

— Езжайте! — закричал он. — Скорее же, начинается!

Его крик потонул в орудийном грохоте. Бежали санитары, бежали врачи, стонали раненые, хлопали двери. Первый фургон тяжело пополз через площадь.

— Быстрее! — орал солдат, однако голос его заглушат ли взрывы.

Водители, подавшись вперед, сидели за баранками своих тягачей. «Молодцы, ребята, — подумал солдат, — вот бы увидел лейтенант. — Он знал, что лейтенант не мог их видеть: тягачи и фургоны находились уже в мертвом пространстве «тигра». — Как только они выберутся отсюда, будут видны красные кресты. Может, их заметят раньше, чем снова начнется… Либо прорвемся, либо попадем в плен, давай, ребята, жми!» Он заметил, что все здания были повреждены снарядами, кроме лазарета.

— Жми на всю катушку! — закричал он опять. — Черт подери, да что это с вами?

Он выпрыгнул из ямы и прислушался к шуму у ворот. Это спорили водители. Головной тягач сбил фонарный столб, образовалась пробка.

— Давай беги, — сказал кто-то, — доложи лейтенанту: «тигру» ничего не стоит сделать в заборе проход.

Один из водителей бросился через площадь, размахивая руками и крича:

— Эй, лейтенант, эй!

— Бесполезно! — крикнул солдат. — Они задраили люк, надо подойти вплотную!

Водитель понял и обежал «тигр».

«Надо постучать по смотровой щели, — подумал солдат, — а не становиться под ствол». В тот же миг водитель вскинул руки и упал навзничь на мостовую. «Тигр» стрелял!

Трах! Трах! Трах! — ударило ему в ответ и снова: Трах! Трах! Трах!

«Минометы, — подумал солдат, — уже на территории казарм». Раздались резкие сухие взрывы — шесть подряд!

— Подбило фургон, — закричал он, — не стреляй, кептен, кончай! Русским не видны красные кресты!

«Тигр» продолжал стрелять.

Трах! Трах! Трах — били минометы.

Солдат вскинул фаустпатрон и закричал:

— Кептен, ты что, не слышишь, как раненые орут? Их всех сейчас перебьют, я же буду в ответе. Берегись, стоит мне нажать пальцем…

Когда танк разворотило, минометы умолкли.

— Кептен, — всхлипнул солдат. Он не замечал красноармейца, он видел только дымящуюся груду обломков. Красноармеец стоял возле фургона и кричал:

— Гитлер капут, выходи, камрад, выходи!

— Я не хотел, — бормотал солдат, — кептен, скажи хоть что-нибудь. — Над головой солдата задребезжало стекло. Он увидел флаг с красным крестом, белый халат и красное лицо. Краснолицый кричал:

— Спасибо, камрад! Сердечный привет от нашего самого маленького пациента. Ты слышишь его?

Солдат склонил набок голову и прислушался. Издалека донесся тоненький детский голосок. Его перекрыл суровый незнакомый бас:

— Давай, камрад, давай!

Солдат, подняв руки, медленно пошел навстречу голосу. «Ребенок, — подумал он, — может, ранен не опасно. — Внезапно он остановился. — Постой-постой, что это было?.. Подвал, женщина, кукла… Я сломал ее, а глаз… Ну конечно же, я положил его в карман, в правый карман брюк».

— Руки вверх! — прогремел бас. — А ну, фриц, быстрей!

— Да-да, конечно, — ответил солдат, — одну минуту, не мог же я его потерять. — Пальцы наткнулись на что-то твердое, круглое. «Ну вот, — вздохнул он, — так это и началось…» — подумал он.

Когда он разжал руку, из нее выпал глаз куклы и покатился по мостовой.

Перевод Н. Махвеладзе.

Что же было в тот майский вечер два года назад? Ульрих Вегенер, стоя на улице, пытался возможно точнее воскресить в памяти все происшедшее, втайне надеясь, что тот вечер ярким лучом сверкнет над унылой вереницей дней и одарит всех светом, теплом, надеждой на лучшее будущее. Но воспоминания были такие же бесцветные, как и все, что тогда происходило.

В тусклом свете двух свечей из эрзац-воска Вебер, Дилленберг и Брем сидели за столом в душной землянке и, как всегда по вечерам, резались в скат уже несколько часов подряд, до одури, до тихого помешательства. Молчаливый Янцен, настоящий книжный червь, снова сумел выудить в ничего не стоящей ротной библиотеке стоящую книгу и теперь сидел, углубившись в чтение, слепой и глухой ко всему, что его окружало, довольствуясь скудным светом, оставленным ему картежниками. Сам же он, Ульрих Вегенер, пятый обитатель землянки, сидел на своей табуретке, бездумно и неподвижно уставившись в одну точку, томясь бессмысленностью своего существования. От этого вдвойне давал себя чувствовать голод, который терзал всех их с тех пор, как остров оказался отрезанным от мира и всякий подвоз продовольствия прекратился.

Вдруг кто-то распахнул дверь и крикнул срывающимся голосом:

— Капитуляция! Война кончена! Только что передали по радио! — И понесся дальше сообщать эту весть другим.

Вебер, Дилленберг и Брем, досадуя, что им помешали играть, подняли головы.

— Что такое? Капитуляция? Ну да… Конечно!.. Вебер, тебе сдавать. Пятнадцать! Тридцать! Я пас! — И они опять углубились в игру, продолжая все так же монотонно хлопать по столу картами.

Ульрих, которого слово «капитуляция» поразило как громом, в первые секунды был сам не свой, его словно оглушили. В страшном волнении он растерянно посмотрел на игроков. Те его не замечали. Он поискал глазами Янцена: его не было на обычном месте, на табурете лежала раскрытая книга… Ульрих порывисто встал и вышел из землянки.

Ночь была торжественно прекрасна — звездная, мягкая. Вот, значит, и конец… Конец всему — вечному напряжению, скотской жизни, казенной муштре, назидательным разглагольствованиям о конечной победе; подмене настоящего дела никчемной суетой, всей этой карикатурной игре в солдатики и войну, — конец медленному умиранию людей, запертых, как мыши в мышеловке, на блокированном острове. Конец — но ничего из того, что в исступленных мечтах об этом дне рисовало воображение, разумеется, не произойдет… Никто не напьется — на обесцененные бумажки, именуемые солдатским жалованьем, ни один из местных жителей не дал бы и четверти литра вина. Никто не съест своего неприкосновенного запаса по той простой причине, что, вопреки всем угрозам, он уже давно съеден. Никто — Ульрих в ту минуту осознал это с горчайшей ясностью — с радостным возгласом не швырнет в канаву свой противогаз и не отхлещет по щекам ненавистного фельдфебеля, который измывался над подчиненными. Нет, ничего этого не произойдет…