Бруно Апиц - Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

От подземельного мрака ему стало не по себе. Но вскоре его глаза привыкли к темноте. Он разглядел очаг, кучу соломы, детскую раскладушку, шкафы, сундуки, граммофон; увидел разбросанную повсюду одежду, стеклянные банки с вареньем и пузатые глиняные горшки. Куклу он заметил самой последней. Это не была роскошная кукла, а замызганный голыш. Он хотел уже было перешагнуть через нее, как через тех мертвецов, но вместо этого нагнулся. «Кто-то из тех детей играл с ней, — подумалось ему, — надо бы положить ее рядом». Он поднял куклу и сказал:

— Бедный пупс, бедный, маленький пупс.

Он долго смотрел на куклу с голубыми стеклянными глазами и щетинистыми ресницами. «Ночью они сбились с пути, — решил он, — и никто их не предупредил».

Внезапно ему до боли захотелось кричать. Оторвав кукле голову, он швырнул ее об стену, а набитое опилками тельце разодрал на куски.

— Проклятая война! Хватит, хватит, хватит! — закричал он.

Крик унес чувство страха и неуверенности. Он опустился на кучу соломы. Все было давно и хорошо продумано, нужно только следить за тем, чтобы не ошибиться в последовательности действий. Он сорвал обертку с индивидуального пакета и положил его справа, свой солдатский паек — слева. Хлеб был твердый, как камень, и пах плесенью. Заряжая пистолет, он заметил, что у него дрожат руки. Сняв пистолет с предохранителя, он положил его на хлеб, подумал: «Теперь перекурю». В ту же минуту ему стало ясно, что все закончится так же, как и в предыдущие дни.

— Нет, нет! — крикнул он. — На этот раз осечки не будет!

Быстро положив хлеб на левую руку, он схватил пистолет. «Не смотреть, даже не думать об этом, оставаться совершенно спокойным». И опять возникло лицо врача, врач говорил: «Членовредительство». Затем показалась петля из толстого и длинного пенькового каната, болтавшаяся на перекладине.

— Только не это, — простонал он, — только не это.

Он услышал, как что-то упало на солому: это был хлеб. Он отшвырнул его ногой и закурил. Тишина подвала действовала успокаивающе. Он окинул взглядом сундуки, шкафы, разбросанную одежду и детскую кровать. «Для них все уже позади», — вздохнул он.

Пистолет по-прежнему был у него в руке — плоский, тяжелый маузер с резной насечкой на рукоятке. Когда он проводил по ней ногтем, раздавался скрежет. Им овладела усталость, бесконечно глубокая и приятная. «Уснуть, — подумал он, — выспаться бы». Он прижал дуло пистолета к виску и зажмурил глаза. Ему почудилось, будто он на стрельбище. Держа палец на спусковом крючке, он ждал команды: «Огонь!» За укрытием послышалась возня. Затем выскочила мишень. Это была его собственная голова, помятое, изборожденное морщинами лицо. Безобразней всего был искаженный отчаянием рот.

— Не смей! — закричал рот.

Мишень исчезла, но голос продолжал звучать. Солдат выронил маузер. Открыв глаза, он увидел перед собой женщину и просто сказал:

— Спасибо.

Маленькая, худая, она стояла за детской кроватью. Большего в полумраке разобрать было нельзя. Он не испытывал смущения оттого, что она все видела, даже не чувствовал себя застигнутым врасплох. Она находилась здесь, и ему от этого было хорошо. Мелькнула мысль, что он чего-то не успел. «Будь на месте женщины сейчас…»

Испугавшись, что маузер все-таки выстрелит, он нагнулся, чтобы поднять его. Когда он выпрямился, у детской кровати никого уже не было. Он встал и обошел вокруг шкафа. Отгороженное пространство оказалось тесным закутком. Не оборачиваясь, она спросила:

— Есть хочешь?

— Еще бы не хотеть, — ответил он и стал наблюдать, как она брала из глиняного горшка густое повидло и намазывала его на хлеб.

Повидло было отменным. Он жевал долго и тщательно. Она сидела на доске и смотрела на него. Ее лицо белым пятном выделялось на темном фоне шкафа.

— Да ты сядь, — сказала она.

Они сидели друг подле друга, словно потерпевшие кораблекрушение, и прислушивались. Издалека донеслись одиночные выстрелы. Затем холмы разразились грохотом, небо жалобно застонало и загудело. Казалось, ударил гигантский кузнечный молот. Равнина взревела от боли. Женщина, ища защиты, прижалась к нему, и он почувствовал, как она страдает.

— Я не трус, — начал он. — А то, что перед этим…

И умолк, не зная, что сказать еще.

Стрельба стихала. Удары кузнечного молота ослабевали. Женщина плакала. Он сидел рядом, уронив на колени руки.

«Надо что-то делать», — подумал он. И достал носовой платок, другого в голову ничего не пришло. Потом протянул его женщине:

— На, возьми.

Она взяла платок. Он смотрел, как она вытирала глаза и сморкалась.

— Незачем было ломать куклу! — проговорила она, — Теперь у меня вовсе ничего не осталось.

Вместо ответа он осторожно положил ей руку на плечо.

— Если бы ты не пришел, я бы наложила на себя руки, — прошептала она.

Он резко повернул ее к себе и закричал:

— Никогда! Слышишь? И без того хватает. Ты должна бежать отсюда, должна все забыть. Я позабочусь, доводилось устраивать и не такое!

Она молча слушала его, потом проговорила:

— Ты забыл, через залив никого не пропускают, даже женщин и детей.

— Но раненых-то пропустят! — воскликнул он.

Она кивнула и сказала шепотом:

— Достань индивидуальный пакет, он должен быть там, в соломе.

Он долго молчал, задумавшись. Наконец покачал головой и сказал:

— Это больно, понимаешь, и врачи в таких делах очень хорошо разбираются.

— Ну и пусть! — закричала она, — я хочу перебраться через залив, здесь я не выдержу. Ступай же, ступай!

Он встал, обошел шкаф, детскую кровать и направился к куче соломы. «Не может она этого требовать от меня, — рассуждал он, — этого же нельзя делать. Мотай-ка ты, брат, отсюда!»

Если б не стеклянный шарик, можно было бы улизнуть через пролом в стене подвала. Шарик лежал на узкой полоске света, и он хотел было перешагнуть через него, как шагал через мертвецов на дворе. Но вместо этого нагнулся. «Ты сломал куклу, — думал он, — теперь у нее ничего не осталось». Он боязливо глядел на стеклянный глаз в своей ладони. Когда он опустил его в карман брюк, у него уже созрело решение.

Не сразу найдя пакет, он выругался. Прислушался к тому, что происходило за шкафом. «Перестала плакать, — обрадованно подумал он. — Вот и дальше надо так шуметь, орать, это ее отвлечет».

Когда он с буханкой хлеба и индивидуальным пакетом подошел к ней, она смотрела в сторону.

— Хлеб с повидлом был вкусный, — сказал он, — намазала бы еще, я голоден как волк.

Она не слышала легкого щелчка, когда он снимал пистолет с предохранителя.

— Пожалуйста, — ответила она. — Только отпусти мою руку.

— Спокойно! — выкрикнул он и нажал на спусковой крючок.

Она услышала еще, как он произнес: