Бруно Апиц - Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

Кресс ответил:

— Да, верно, я вас понимаю. — И протянул ему руку.

Но потом у Кресса возникло такое чувство, будто он с этим человеком встречался когда-то при совсем особых обстоятельствах. С минуту он рылся в памяти, затем успокоился на том, что у него работало очень много упаковщиков, всех не упомнишь.

Шпенглер стал частенько уходить на тот берег Рейна, к Марии. То починит ей старую кастрюлю; то свистульку сделает малышу; то лишний кусок сунет сыну погибшего друга, не своей сестре, не матери. И хотя Мария была неразговорчива, и хотя его ждали дома, — когда он вдруг появлялся, только ее несмелые просьбы и радостная вспышка в глазах мальчугана делали его счастливым, он чувствовал себя в домике Германа лучше и легче, чем где бы то ни было. Как будто он не только помогает жене и сыну покойного друга, но и сам находит здесь что-то оставшееся от умершего.

Когда, попрощавшись на набережной с Лоттой и ее девочкой, он пришел в этот вечер к Марии, она все еще стояла на том же месте: она еще чувствовала на плече руку обнимавшей ее Лотты. Хотя в комнате уже стемнело, Шпенглер заметил, что Мария бледнее обычного. Они потолковали о вестях, полученных от Франца. И вдруг Мария заговорила так просто и легко, как никогда:

— Вот Герман обрадовался бы. Ведь он больше всех любил Франца. Правда, они на людях притворялись, будто рассорились навек. А только это все нарочно, для того чтобы люди не знали, как крепко они друг к другу привязаны. Им много чего удавалось вместе сделать. Хотя бы в тот самый день. Я тоже притворялась, будто верю в их ссору, я знала, что Герману так спокойнее. Я и всегда притворялась, будто ничего не знаю. Но только я все, все знала, что у него на уме. Знала, с кем он встречается и для чего. Когда его арестовали, я думала, это за недавние дела. Я ведь замечала, что он опять начал всех собирать.

Но я знала, что ему спокойнее, когда он приходит домой и думает, что я ничего не знаю и ни чуточки не боюсь. А я за него ужасно тревожилась. А сама притворялась, будто я точь-в-точь такая же, какая была раньше: глупенькая девчонка, которая ни о чем не догадывается и только рада, что он пришел домой и может отдохнуть, которая только и знает, что распевать целый день. Ведь какие бы ни были у него заботы, он всегда, бывало, все позабудет, когда я запою, в точности как мой мальчик — тот всегда так засыпает. Мне-то самой, понимаешь, было не до пения, но я все-таки пела.

Шпенглер почувствовал, как его ожесточившееся, окаменевшее сердце проникается теплым чувством к этой женщине и к умершему другу. Он сказал:

— Мария, спой опять, пожалуйста, ну, ради меня.

Улыбаясь, Мария покачала головой. Она накрыла три прибора — для себя, для малыша и для гостя. Затем, долив суп и поставив его на печку, все-таки запела. Легкие звуки, казалось, порхали по темной комнате. Она сама почувствовала успокоение, слушая свой слабый, чуть хриплый голос. Кто-то шел по улице; это возвращался домой мальчуган. В окнах не было света, и в доме стояла тишина. Он помедлил в нерешительности, потом тихонько проскользнул в дверь.

Перевод В. Станевич.

Он бежал посередине шоссе. По обе стороны тянулась равнина. Впереди находились казармы. На крайнем здании справа он увидел белые полотнища с красным крестом.

«Километра два, не больше, — подумал он, — это уж точно». Он пробежал еще добрую часть пути и вдруг понял, что ему будет трудно осуществить свой план, намного трудней, чем ему казалось. То был не страх перед болью, его он преодолел. Он видел лицо врача, врач говорил: «Сквозное ранение, как по заказу».

Он с досадой отер пот с лица и подумал: «Только без паники, друг, не теряй головы».

Теперь он бежал по обочине шоссе и, увидев между кустами тропинку, которая вела к сгоревшему дому, решил, что там и осуществит задуманное.

Балансируя на доске, он смотрел вниз; было слышно, как в канаве журчит вода.

— Тает, — проговорил он. — Завтра сидеть им по уши в грязи.

Еще раньше он решил не оглядываться, не смотреть туда, откуда шел. Но теперь, стоя на другом конце доски, все же оглянулся. Он увидел цепь плоских холмов и равнину. Плохо было тем, кто находился на равнине, хорошо тому, кто был на холмах. Он знал, что наверху стояли танки, а внизу их не было, наверху готовились к наступлению, а внизу — к смерти. Но он не желал умирать, умирать теперь на этой несчастной равнине.

Он сбежал вниз по тропинке. Кустарник неожиданно кончился, и он увидел дом и глубокую, наполненную водой воронку от снаряда. Зрелище было не из приятных: опрокинутые повозки с матрацами и посудой, куры и утки, швейная машина, собака; вокруг убитые — женщины, мужчины, дети. Он осторожно ступал между ними, все время думая о том, как бы не сделать им больно. Он страшился этих мертвецов, боялся, что они могут очнуться и спросить, что ему здесь нужно. Он уже повернул было назад.

Но тут услышал звук летящего снаряда, треск, грохот. Перед ним встало огненное облако. Он кинулся на землю, обхватил руками голову. В воздухе свистели осколки, комья грязи шлепали по его спине. Но это не тревожило его, он уже довольно долго был на войне и полагался на свое солдатское чутье. Ударили по местности, значит, следующим накроют шоссе.

Приподнявшись, он взглянул на холмы. «А мог бы угодить и в меня, — пронеслось в голове, — наверно, засекли». Он попытался представить себе того, кто наблюдал за ним с холма. Неожиданно им опять овладело желание бежать отсюда. «Залив, — мелькнула мысль, — надо идти к заливу, пока они не замкнули кольцо».

Второй снаряд действительно разорвался на шоссе, а следующий — далеко справа. Потом холмы замолчали.

«Осколочек бы от такой штуки, — подумал он, — хоть самый крохотный». Он был почти готов просить этих людей на холмах о таком осколке.

Шесть лет войны… награды, последняя совсем недавно. Не участвуй он в рукопашных боях, на холмах было бы их теперь куда больше.

Конечно, можно было бы сорвать с груди все эти побрякушки и швырнуть их в ближайшую воронку — тогда проще было бы разговаривать с теми, наверху. Нет, это ни к чему. Он делал то, что и все: защищал Великую Германию. Теперь эта Великая Германия превратилась в Малую Германию, более того, от нее осталась песчаная, плоская, как доска, низина в несколько квадратных километров. Он понимал, чем все кончится, и потому хотел покончить с войной.

Он обошел дом, между обуглившимися балками и обвалившейся стеной он обнаружил спуск в подвал. Отверстие было настолько узким, что ему пришлось просунуть сначала голову, затем плечи — левое, правое, и, наконец, грудь со всеми своими орденами. Он побывал в разных подвалах — французских, бельгийских, русских: варенье одинаково вкусно во всех странах.