Бруно Апиц - Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

— Почему не позади танков?

— Потому что нельзя всем скапливаться на дороге! — хрипло выкрикнул, кто-то. Это был Штёр.

Огонь усилился. Брак заранее решил не поддаваться больше страху; но теперь его твердость опять поколебалась. У него было такое ощущение, будто он при втором сигнале к наступлению не сможет сдвинуться с места. Они уже слышали грохот тяжелых танков. Теперь он сотрясал всю ложбину.

И опять раздался перекрывавший все шумы хриплый голос:

— Танки здесь, товарищи!

Брак все еще медлил. Но тут его плеча коснулась дрожащая рука гамбуржца. Брак быстро выскочил из своего окопа и побежал вперед. Пули со звоном ударялись о каменистую почву. Он залег и прижался головой к твердой земле. Быстро огляделся по сторонам. В сотне метров левее группа бойцов собралась позади небольшого белого домика. На какое-то мгновение он заметил размахивающего руками Рихарда.

Запыхавшись, подбежали еще несколько человек и кинулись на землю. Брак увидел рядом раскрасневшееся лицо Грабе. Другой боец с тяжелой ношей тащил еще станок пулемета. Он растерянно озирался вокруг и вдруг вскрикнул. Брак видел, как он с трудом пополз назад.

Ни кустика, ни пучка травы, — одна только голая каменистая земля. Брак слышал тяжелое дыхание Грабе то позади себя, то рядом. Они прижимались лицом к холодным камням, пока пролетавшие над ними пули не заставили их поискать для себя лучшего укрытия.

Гора пылала под градом бивших по ней снарядов артиллерии и танковых пушек. Она вся содрогалась, и залегшие бойцы ощущали это.

Они уже оставили далеко позади свои окопы, равно как и белый домик, от которого то и дело отделялись устремлявшиеся вперед человеческие фигуры. Кое-кто из находящихся впереди бойцов нашел небольшое прикрытие: несколько камней, немного травы. Брак узнал баварца и маленького Германа; но после нескольких перебежек снова потерял их из вида.

Раскрасневшийся Грабе, тяжело отдуваясь, подполз к Браку:

— Надо идти вперед!

Они побежали, услышали, как кто-то упал; раздался громкий крик, потонувший в лязге и грохоте танков.

Все еще голое пространство. Брак не мог встать, пуля попала ему в грудь. Его разбитая вдребезги винтовка валялась рядом. Он испуганно выдавил из себя: «Эмиль!» Но Грабе уже бежал вперед.

Вечер.

Брак поднял голову, как пьяный:

— Товарищи!

Над затихшим полем маячили какие-то фигуры:

— Мы подберем тебя, товарищ!

Брак, шатаясь, поднялся. Ноги у него будто омертвели и не хотели его держать. Он рванулся с новой силой и покачнулся; добрался до откоса, спускавшегося к дороге. Здесь были видны следы ожесточенного боя.

В поле по другую сторону дороги слышались удары и скрежет кирок и лопат. Там снова окапывались. Во тьме показался каменный крест, большой и голый. Около него, скрючившись, примостился одинокий боец; его лицо прикрывала стальная каска. Боец встал. Брак молчал; тот, тоже молча, взял Брака под руку и осторожно повел прочь.

Тогда Брак, с трудом выговаривая слова, спросил:

— А другие? Где они залегли?

— Впереди и окапываются.

Знакомый голос!

— Монэ?

— Да, Монэ.

Тихий и болезненный саарец из третьего звена.

Взошла холодная и бледная луна и осветила им путь по мрачному ущелью. Молчаливые люди шли по дороге с носилками, на которых кто-то лежал. Взглянув на Брака, они спросили: «Blessé?» [9] Ранен (франц.) .

— Blessé, — ответил Монэ.

Брака перевязали и уложили на свободные носилки.

Монэ пошел рядом; он сказал:

— Я тоже был на переднем крае, но это не так уж страшно; судьба моего брата куда страшнее. Не знаю, слыхал ли ты о ней.

— Нет, не слыхал, — ответил Брак.

— Его убили нацисты.

Щупленький тихий Монэ таил в себе эту огромную боль. Теперь он застенчиво поведал о ней. И, помолчав; прибавил:

— Поэтому я здесь…

Перевод А. Зелениной.

Холлерер и Кольмайер хотели бежать вместе. Но Кольмайер использовал удобный случай. Он очутился вместе с разведывательным отрядом недалеко от реки Муонио, образующей шведскую границу. И тут крепления на его лыжах ослабли. Вайс сразу обнаружил исчезновение Кольмайера — и все-таки чуть было не опоздал. Солдаты увидели Кольмайера в долине как раз в тот момент, когда туда прибежал шведский пограничный патруль. Кольмайер бросил оружие, поднял руки. Пограничники окликнули его по-шведски, он кивал в ответ, смеялся, бежал по льду реки им навстречу; тогда они выстрелили — сперва в воздух, потом в ноги беглецу и пулями раздробили ему правое колено, а Кольмайеру даже в петле, на виселице, казалось, что произошло какое-то недоразумение. С раздробленным коленом он уже почти дотащился до пограничников, но у самой границы Вайс все-таки настиг его. Автомат Вайса был поставлен на боевой взвод, однако пограничники почему-то не стреляли в него.

Солдаты заботливо уложили Кольмайера на его лыжи, осторожно понесли назад, в роту. Вечером его повесили. Весь следующий день труп Кольмайера, почерневший и закостенелый, качался и скрипел на ветру до той поры, пока Холлерер одним-единственным выстрелом не срезал веревку. Он похоронил тело друга в одной из ям, которую норвежцы, согнанные с насиженных мест, выдолбили в расщелинах скал, пытаясь спрятать свои пожитки от грабителей. Холлерер переломил пополам опознавательный жетон друга, нож взял себе, а бумажник отослал его родителям. Все это Холлерер проделал открыто, вызывающе, молча, подкарауливаемый Вайсом, при этом мучительно размышляя, что могло заставить Кольмайера пойти на такой шаг в одиночку. Кто знает, какое опасение гнездилось в душе его друга — в таком уголке, куда ему, может быть, и самому было страшно заглянуть.

Ночь после повешения Кольмайера Вайс и Холлерер провели в низине, где стояла рота, на чердаке хижины с видом на виселицу, куда их поместил фельдфебель. Силуэт повешенного, черный на фоне светлой лунной ночи, повис в раме чердачного окошка. Вайс, одетый, лежал на нарах, держа под одеялом снятый с предохранителя автомат; в темноте глаза его горели злобой и страхом. Холлерер мог бы тут же его прикончить. Он чувствовал на своей спине горящие глаза Вайса и не шевелился, он видел, как страх постепенно сводит с ума его врага; когда уже рассвело, Вайс начал тихо и безостановочно скулить. Холлерер устоял перед соблазном навсегда прервать эти отвратительные звуки. Он говорил себе: «Я задушу его, а что дальше? Дальше-то что?»

Повизгивания Вайса напомнили Холлереру издевательские выкрики: «Га-азы! Га-а-зы! Эй, вы там, прежде чем!..» Холлерер вздрогнул, его прошиб пот… «Эй, прежде чем вы… Я… Все!»

«Нет, жить на свете вместе с Вайсом невозможно», — беззвучно воскликнул Холлерер, глядя на виселицу. Повешенный не отвечал, не шевелился. «Натянуть противогаз на морду!..» Холлерер распахнул окно, судорожно вцепился пальцами в деревянную раму, глубоко вобрал в легкие морозный воздух. Нет, не теперь, не здесь, неохота ему погибать из-за Вайса, в другой раз, когда-нибудь в другой раз… Но разве этим будет разрешен вопрос о всех вайсах в мире? Повизгивания за спиной Холлерера становились все тише и тише и вдруг сменились резкими сиплыми лающими звуками. Раскачиваемый ветром труп повешенного с треском повернулся, обратил на Холлерера свое серое опавшее лицо. «Га-зы! Га-зы! Эй, вы там, прежде чем натянуть противогаз на морду… поправьте каску! Что у вас в рюкзаке — гелий, что ли? Вы летите, а не маршируете! Назад, на пятках, прошу покорно! Вытянуть, как полагается, винтовку, считать громче, я ничего не слышу! Устали, не устали — веселей! Сто сорок один раз в честь полка, лечь-встать, лечь-встать!..»