Бруно Апиц - Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

Дз-зинь! Финка упала на пол. Блеснуло лезвие ножа. Холлерер смертельно побледнел, его рука со скрюченными пальцами потянулась вперед, хныканье стало громче, отвратительнее, перешло в бредовый шепот; кровь глухо стучала в висках Холлерера, выбивала: «…тридцать… сорок…» В памяти мелькало: противогаз, рюкзак, каска, горячие потрескавшиеся губы, лоб в песке, все в каком-то кровавом тумане. Пухлое, сладострастное, циничное лицо Вайса. «На локти, на колени!» Затуманенными, застланными кровью глазами, стоя на коленях, смотрел Холлерер вверх на это пухлое, циничное лицо. Молчаливая, пьянящая радостью минута между боями, палящее солнце между боями, худосочная, серая качающаяся тень — он, Холлерер… «Га-азы!.. Га-а-азы!.. Считать громче! Лечь-встать!.. Честь полка!..»

Хныканье стихло. Холлерер наступил ногой на поблескивающий клинок. Медленно повернулся. Вайс отполз к самой стене, глядя в пространство остановившимися глазами. Холлерер высказал ему все; он сказал, что никогда еще не встречал существа более грязного, липкого, насквозь коварного, он назвал его жалкой кучкой дерьма, в которой живо одно — ненависть.

— Мы с Кольмайером хотели тебя убить там, на сторожевой заставе, мы хотели бежать вместе. — И он рассказал, как солдаты при первом же легком намеке на это замолчали и оглянулись, нет ли поблизости крадущихся шагов, подслушивающего уха. Каким простым все казалось, ведь каждый солдат про себя проклинал нацистов и их войну! Но еще проще было повиноваться и умирать.

Утром, когда взошло солнце и тень повешенного падала в мансарду, Холлерер очень тихо, с отвращением заговорил о том, как невыносимо жить в одном мире с Вайсом.

Лицо Вайса снова приняло циничное выражение. Он понял, что ему ничто не угрожает. Запомнил каждое слово, ни одного не упустил.

В свое время он заставил Холлерера «лечь-встать» сто сорок один раз в полной военной выкладке — в противогазе и каске. Но вблизи линии фронта Вайс был приветливым, заискивающим камрадом обер-егерем. Он помнил каждое слово, сказанное в его адрес, ни одного не забывал, но делал вид, будто все это его ничуть не трогает. Он стал еще предупредительнее на краю Хальденфьельда, на сторожевой заставе, куда оба вернулись на другой день. Обер-егерь Вайс обращался к каждому на «ты», по-отечески пекся обо всех, облегчал службу, всем поддакивал. Нельзя было думать откровенно, приходилось быть настороже даже с самим собой; если кто-нибудь шептался с товарищем, рядом неожиданно вырастал Вайс, благожелательный, с коварным блеском в невинных глазах. Он и советы давал в своей вежливо-подлой манере. Холлерер чувствовал, что Вайс постоянно провоцирует его и порой даже унижается, стремясь хитростью вырвать у Холлерера такие слова, за которые расплачиваются жизнью.

Все это Вайс проделывал с дружеской миной в подкупающе ласковой манере, против которой было трудно устоять. Товарищи украдкой заклинали Холлерера ради всего святого молчать, проявить выдержку. Ведь война вот-вот кончится. В Киркенесе Красная Армия вернула трон норвежскому королю и больше ни во что не вмешивается. На немецкие патрули в гранитной пустыне среди гор она не желала больше тратить ни горсти пороха, ни капли крови своих сыновей. На Крайнем Севере война велась уже только на бумаге, солдаты это знали и в то же время видели, что приближается день, когда они поведут Холлерера в штаб роты без оружия, без погон, без орденов, приставив к спине дула винтовок, а за ним следом с циничной ухмылкой будет шагать Вайс. Но Холлерер был начеку, затаившийся, молчаливый, бдительный даже во сне. Вайс все хитрее расставлял силки. Можно было почти с точностью высчитать, когда в них попадется Холлерер; Вайс стал таким безобидным, таким сердечным, что каждый, с кем он заговаривал, с трудом преодолевал чувство холодного ужаса, прежде чем дрожащими губами отвечал на простой вопрос. Солдаты не забыли Кольмайера. Холлерер был не в силах дальше скрывать свое отвращение. Так лежали они рядом на нарах, Вайс — начальник караула и Холлерер — его заместитель.

Караульное помещение солдаты построили из бревен на площадке чуть выше родника. Летом вокруг него зеленело огромное пастбище, окаймленное естественной оградой горных отрогов. Вода родника проточила ущелье, и дикий горный ручеек пенился и шумел, стремительно падая и превращаясь в своенравную речушку, которая бороздила плодородную долину меж двух горных хребтов и, растворившись в водах Лингенфьорда, соединялась с морем. Туда в мирное время заходили туристские пароходы и роскошные яхты; их избалованные пассажиры и представления не имели о том, как скудно живут горные пастухи в круглых землянках, среди пасущихся стад оленей, которые обеспечивали их пищей и одеждой. Теперь горные стрелки шестой дивизии оцепили крутой угол между фьордом, городком Альтенгард, рекой Муонио и финско-норвежской границей, что тянулась параллельно шведской на расстоянии двухдневного марша, а затем сворачивала на восток. До сражения, что произошло осенью 1944 года, Холлерер и Вайс входили в 141-й горнострелковый полк, теперь они служили в 218-м разведывательном отряде, занявшем северную часть Хальденфьельда. Фьельд замыкался цепью скал, перед которыми простиралась сверкающая волнообразная снежная пустыня; в ее котловинах и оврагах можно было неприметно скрываться. За скалистым хребтом тянулся высокогорный перевал, — вход в него Холлерер рассмотрел в полевой бинокль, — дальше начиналась неизвестная земля. Холлерер знал понаслышке, что горный массив спускается террасами к югу, а тундра поднимается до гранитных гор; дальше ущелья переходят в долины, а крутые склоны — в холмы. Так далеко не проникал еще ни один немецкий разведывательный отряд, ведь городок Эннонтекис был уже в руках Красной Армии.

В одной из землянок, покинутых на зиму ее обитателями, Холлерер устроил тайничок. Он зарыл в золу, на месте очага, свой провиант: несколько пачек галет, картонные коробки с шоколадом для летчиков, консервные банки из неприкосновенного запаса. Холлерер делал все основательно. Он был рабочий-металлист, пруссак; на бранденбургских лыжных соревнованиях он занял почетное место по слалому; благодаря спортивным успехам он и попал в отряд горных стрелков. Холлерер все заранее обдумывал, но любое решение неизменно принимал с запозданием. Путь своего бегства он сотни раз повторил в воображении, исследовал его, когда ходил в разведку или на охоту за белыми куропатками. И все же мог кончить виселицей. Он никогда не хотел перейти на другую сторону, он этого не хотел до последней секунды. Ему казалось трусостью спасти самого себя, а остальных предоставить воле судьбы.

Однажды вечером, в призрачном отблеске полярного сияния, Вайс с глазу на глаз сказал ему: