Максим Замшев - Концертмейстер

— Привет! — тон спокойный и даже дружелюбный.

— Здравствуйте. — Арсений сам не понял, зачем ответил. Надо было сразу повернуться и уйти.

— Как дела? — Мужик ухмыльнулся, обнажив очень белые, но какие-то будто стесанные зубы.

— Нормально. Вам что-то нужно от меня? — от мужика веяло чем-то, что заставляло пасовать перед ним, не позволяло сразу нахамить, отделаться от него.

— Форма у тебя красивая. Нигде не жмет? — мужик хихикнул.

— Не жмет. — Арсения начало мутить от разнообразных и пренеприятных запахов, исходивших от его незваного собеседника.

— У тебя член какой длины? Можешь показать на руке? — он протянул ему свою руку.

Арсений резко сделал шаг назад.

— Ну не стесняйся, — просил извращенец. — Такой? — Он показал что-то руками. — Или больше? Мне кажется, больше…

— Отойди от меня! — заорал Арсений.

На его крик обернулась пара прохожих, но, увидев, что ни драки, никакого другого происшествия не наблюдается, они пошли дальше.

— Ну что ты шумишь? Я могу заплатить тебе за то, что ты… (Здесь эта мразь произнесла нечто абсолютно непотребное.)

Арсений развернулся и быстро пошел прочь. Сердце колотилось так сильно, что через несколько минут ему пришлось притормозить. Он осторожно обернулся. Мужик шаркающей походкой плелся в противоположную сторону.

Арсения захлестнула ярость: надо догнать его, избить его, вышибить ему все зубы, разукрасить рожу, чтобы захлебнулся кровью, раскроить череп в месиво, до мозгов. Он представил это сколь мог явственно, и еще раз, и еще раз.

И потом еще долго представлял, пока не ощутил, что хватит.

Начал бормотать: «Если я встречу его еще раз, то я его… А что я его? Что? Убью? Духу не хватит. Изобью? А ты бил кого-нибудь когда-нибудь?» Этот диалог с самим собой мучил его едва ли не больше, чем сам факт недавней встречи с этой сволочью. Вспомнилось, какое жуткое впечатление на него произвело избиение мужика в вагоне, которое он застал, возвращаясь из Репина. А теперь он сам туда же…

Никаких сосисок он в тот вечер не купил. Отец был несказанно рад, что сын зашел домой, непривычно много расспрашивал Арсения, но тот никак не мог сосредоточиться и слова отца пропускал мимо ушей…

«Откуда такие гады берутся? — недоумевал он. — Почему их не сажают в тюрьму? Не изолируют от общества?»

Уходя, он попросил у отца денег. На обратном пути в казарму он купил две бутылки «Пшеничной» и распил их со старослужащими. Когда он залпом влил в себя целый стакан, «деды» одновременно зачмокали губами:

— Специалист. А мы и не догадывались, что Храпа такой питок!

Ему крайне не нравилось, что к нему прилепляется погонялово Храпа, но бучу он не поднимал. «Дедам» все можно! И это не поломаешь никакими бунтами.

На лето танцы в клубе прекращались. Курсанты разъезжались на каникулы. Военный оркестр начинал готовиться к новому ноябрьскому параду. Сверхсрочники и старослужащие постоянно ставили в вину призвавшимся осенью, что они не застали весну года «с пятеркой», то есть весну 1975 года. В эти годы проводился, помимо осеннего ноябрьского парада, еще и весенний майский, ко Дню Победы. Это настоящая вешалка. Весь год одни строевые.

Все время до парада оркестр жил в режиме мобилизации. После подъема с особым тщанием готовились к утреннему построению. Подполковник Бубнов в те месяцы, когда шла подготовка к очередной годовщине Великой Октябрьской революции, приезжал в оркестр рано и лично проверял, как выглядят его солдаты: блестят ли их сапоги, отутюжены ли их брюки, начищены ли бляхи, достаточно ли молодцевато они выполняют команду «смирно!». Такая его бдительность была связана не столько с его собственной любовью к уставу и порядку, сколько с вполне оправданными опасениями и желанием предотвратить неприятности и нервотрепку. Дело в том, что начальник строевого отдела академии подполковник Гайкин, назначенный на эту должность совсем недавно, демонстрировал недюжинное служебное рвение, без конца вызывая к себе командиров и грозя им разными проверками и инспекциями. Он вполне мог появиться в оркестре без предупреждения и устроить разнос по поводу внешнего вида солдат, порядка в казарме и прочего. Злые языки приписывали Гайкину почти патологическую любовь к отутюженным брюкам. По слухам, он получал противоестественное удовольствие, когда проводил ладонью по стрелке и ощущал, что она едва ли не режет кожу. Бубнов, конечно, со своим авторитетом мог и послать Гайкина куда подальше, но не хотел проблем, которые, пользуясь своим служебным превосходством, неизбежно бы устроил ранний военный карьерист военному дирижеру, фронтовику, одному из самых авторитетных военных музыкантов в гарнизоне.

Оркестр строился во дворе, Бубнов выслушивал доклад командира отделения, потом все возвращались в команду и приступали к репетиции. Надо сказать, что уровень подготовки коллектива Бубнов поддерживал весьма высоким. Оркестр звучал сносно, репертуар имел немаленький, опираясь, конечно, в основном на опытных профессионалов-сверхсрочников, но и подбирая «играющих солдат». В Арсении Бубнов сразу засек великолепного музыканта и даже предлагал ему попробовать перейти с второстепенного, никогда не солирующего альта на валторну, но Арсений отказался. После этого Андрей Семенович утратил к нему интерес. Рассудил про себя так: за Арсения просили у него лично очень высокопоставленные люди. Пусть парень спокойно дослужит. На сверхсрочную-то точно не останется.

В солдатский обиход Бубнов вмешивался только перед парадом, и то далеко не в полной мере. В основном это касалось утренних построений.

В остальное время эти заботы возлагались на старшего прапорщика Усова. А старший прапорщик полагал, что лучшего инструмента, чем дедовщина, для управления солдатским коллективом еще не изобрели.

До обеда оркестранты разучивали 48 военных маршей. Именно такое количество исполнялось сводным оркестровым полком во время прохождения войск и техники по Дворцовой площади. После обеда, где можно было только набить желудок, но никак не наесться, наступали строевые занятия, которые проводил Усов. Местами тренировки превращались в настоящее издевательство — особенно Усов любил заставлять держать по несколько минут поднятыми ноги в тяжеленных сапогах.

Часов в пять измученные вконец солдаты и сверхсрочники выезжали на Аптекарскую набережную, где сопровождали офицерские строевые занятия. После ужина и до отбоя солдаты занимались тем, что приводили в порядок расположение и форму: драили, мыли, чистили, скоблили, стирали, гладили, постоянно из-за чего-то переругиваясь.

Тем летом, в середине июля, в оркестр к ним попал Петя Севастьянов. Его перевели из Академии тыла и транспорта, где в роте охраны его едва не довели до самоубийства «деды» из Западной Украины и Прибалтики. Петю забрали в армию после первого курса Гнесинского училища, куда он, влюбленный в музыку, но поздновато начавший ей заниматься, поступил после полной школы и потому отсрочки от армии не имел. Что делать дирижеру-хоровику в роте охраны? Дебилы из военкоматов таким вопросом не задавались. Слава богу, его мама смогла добраться до народного артиста СССР ленинградского композитора Вениамина Баснера, и тот, сделав весьма резкий звонок в штаб Ленинградского военного округа, настоял на том, что несчастного, затравленного парня перевели в музыкальные войска.