Максим Замшев - Концертмейстер

— Да. Интересно. И что, как ты полагаешь, конкретно изменится?

— Мы начнем активней с ними торговать, пойдут разные обмены, к нам поедут их артисты, а наши — к ним, мир узнает всю правду про нашу перестройку, что мы готовы стать цивилизованными, отказаться от тяжелого наследия тоталитаризма.

— А как же Афган? Они нам его что, простят?

— Из Афгана, скажу я вам, нам надо валить подобру-поздорову. И чем скорей, тем лучше. — он перешел на шепот: — пусть эти обезьяны сами разбираются между собой.

«Боже, какой идиот! Но сейчас не до него».

Отпевалов, сославшись на дурное самочувствие, вскоре выпроводил Толоконникова.

Потом сел в кресло лицом к окну и погрузился в размышления, погрузился не праздно, а с целью выработать стратегию своего поведения в ближайшие дни. Те дни, что остались до приезда в Москву Франсуа Дюмажа и его жены, урожденной Людмилы Гудковой.

Короткий декабрьский день на его глазах медленно, как застреленный, но не насмерть пленный, сползал по стене дома на противоположной стороне улицы.

В темноте он все обдумал до конца. Он разыграет свою партию безупречно. Покойный Абакумов был бы в восторге.

Перед сном он уж много лет традиционно прогуливался. Всегда брал с собой палку. Не для того, чтобы опираться на нее, — он держался на ногах покрепче любого двадцатилетнего, — палка могла послужить идеальным оружием в случае чего.

Пока ему не приходилось ее использовать в этом качестве. Но время меняется. Народ дуреет. Всякое может произойти.

Сегодня он чувствовал себя превосходно. Ветер, весь день по-разбойничьи гулявший по городу, теперь стих, и в пересекающихся почти всегда под прямыми углами улицах установилась хрустящая тишина, которую тревожили только редкие захлебывающиеся всхлипы поздних автомобилей. Прислушиваясь к этой тишине, старик дошел до Литейного. Тут машины сновали чаще, а снег выглядел заметно грязней. Здесь его служебная «Волга» всегда поворачивала направо, чтобы уже по проспекту доехать до его работы. Но в ту сторону он сегодня не пойдет. Он сделает большой круг по Белинского, потом перейдет через Фонтанку, по Толмачева доберется до Невского, а там начнет возвращаться по Невскому до пересечения с Литейным, а потом домой.

Светофор лениво переключился на зеленый. Отпевалов пересек проспект и зашагал по намеченному маршруту. Холод не такой уж страшный, но народ с улиц словно вымело. Никого! Хорошо, когда по пути никто не попадается.

Но как только он повернул с Литейного на Белинского, его грубо окликнули:

— Эй, дедок, покурить не найдется?

Он остановился, выдохнул.

В нескольких метрах два парня выжидательно уставились на него. У обоих были на голове какие-то странные прически, их кожаные куртки поблескивали металлическими пуговицами, огромные, на шнурках, высокие ботинки выглядели грозно.

Отпевалов не собирался с ними церемониться:

— Я тебе не дедок, урод.

Один из начинающих гопников сплюнул под ноги, явно подсмотрев у кого-то этот показушный плевок — то ли в кино, то ли во дворе, — и бросил другому:

— Похоже, папаша нарывается. Дед, не жалко тебе себя. Ты воевал небось. А немцы, которых ты бил, теперь сидят в теплых ресторанах и пиво баварское пьют. А ты тут бродишь. того гляди, свалишься. Даже бить тебя неохота. Дай бабки, все, что есть, и проваливай отсюда.

Договорить он не успел. Палка Отпевалова с огромной силой опустилась ему на голову, и он рухнул на снег, мгновенно залив его кровью. Его кореш так и остался стоять как вкопанный. Отпевалов по-кошачьи быстро и пластично приблизился к нему и ткнул пальцем куда-то под подбородок. Он захрипел, упал на колени, потом опрокинулся навзничь.

Старик как ни в чем не бывало отправился по продуманному маршруту. Скоро этих уродов найдут! Может, живыми, а может, и нет. Если им повезет и они очухаются, то, когда примутся объяснять, что на них напал какой-то старикан, их поднимут на смех.

— Что ты собираешься делать? — Светлана долго не решалась начать разговор, ожидая, что Волик сделает это за нее. Но он упорно молчал.

— Попробовать отыскать в тебе ту, что без памяти любила меня. — в голосе Саблина сквозила очевидная горечь, словно он сам не вполне верил в то, что сказал.

Женщина посмотрела на мужчину после этих слов так пристально, что тот не выдержал и отвел глаза.

— Тебе не кажется, что это пошло? — Светлана задыхалась от фальши — своей и его. Все не так должно было быть.

— Что, по-твоему, пошло?

— Вот так вот приехать ко мне с вещами и лепетать что-то о любви. Ты спросил вообще, как я?

— Раньше тебя бы это, наверное, не смутило.

— Но раньше ты ко мне не приходил под вечер с вещами. И никогда не обозначал таких своих планов.

— Так некуда было приходить.

— А сейчас есть куда? Ты уверен?

— Сейчас мне некуда идти. И сейчас я только что выпущенный на волю зэк, а не молодой врач из Владимира, как раньше.

— Боже мой, о чем это мы? — вдруг вскрикнула Светлана и порывисто обняла Волдемара, не как возлюбленного, а просто как человека, которого уже и не чаяла увидеть и вот он, живой, стоит перед ней, его можно пощупать, вдохнуть его запах.

От тоже обнял ее, сначала совсем легко, а потом все крепче, в конце концов сжав ее так, что она едва не задохнулась. Она чуть отпрянула от него, улыбнулась. Лицо ее просветлело, стало на миг совсем юным, все горести сошли с него, как сходит и облупляется краска со старых стен. Она опять прижалась к нему, уже сама, в этом ее порыве было что-то такое родное, теплое, ничем не замутненное, что он едва не разрыдался.

Она привстала на цыпочки и начала тихо-тихо целовать его щеки. Он снял очки, близоруко прищурился, сжал ее руки в своих руках. Все, что за эти годы выросло между ними, теперь исчезало как по мановению волшебной палочки. Для них снова на дворе начинался 1970 год, а не кончался 1985-й. И только снег, бесконечный снег, сберегающий русскую землю, снег во Владимире и снег в Москве, был тот же самый, вечный, полный тех свойств, что приписывают ему особо впечатлительные натуры. Машина времени не такая уж фантастика, если питается она от силы человеческих чувств.

Они замерли. Вросли друг в друга. Боялись пошевелиться, что-то вспугнуть начинающееся пока тихо и робко, но готовое в любой момент подняться на крещендо до последнего возможного накала страстей.

И вот сверху послышалось принужденное покашливание. Оно все нарушило, как нарушается симфоническое полотно, если инструменты вдруг сбились с ритма и разошлись с дирижером.

Они оба одновременно встрепенулись. Встрепенулись как сказочные персонажи, застигнутые врасплох сказочным злом.

Стекло чуть скрипнуло, принимая неожиданный порыв ветра.