Максим Замшев - Концертмейстер

Пора домой.

Консьержка осмотрела его строго, сильно втянула ноздрями воздух, но ничего не сказала. Она много лет служила верой и правдой в композиторском доме и видала всякое. Хотя, когда сегодня утром увидела Арсения, сердце ее екнуло. Он очень сильно изменился с той поры, как она его помнила. Что его привело сюда после стольких лет? Она весь день нет-нет да и думала об этом. Когда они со старшим Храповицким покинули Москву, в доме это довольно долго обсуждали. Почти все недоумевали: как такая дружная семья так быстро распалась? Неужели из-за того, что Олег Храповицкий участвовал в кампании против Солженицына и Сахарова? Но в ней тогда много кто участвовал. Что было делать-то? Не повод это, чтобы все рушить. Солженицын и Сахаров далеко, а жизнь вот она, рядом. Одни вставали на сторону Светланы Львовны, другие жалели Олега Александровича и Арсения. Потом все это как-то стало забываться, находились новые темы, чтобы посудачить. И вот Арсений снова здесь. Утром приехал, потом куда-то ушел с братом и Аглаей Динской, неизвестно зачем заявившейся к Норштейнам, и вот возвращается на рогах. Запах такой, что хоть закусывай. Что же такое происходит у Норштейнов? У них ведь еще какой-то гость. Довольно-таки подозрительный на вид. И с чемоданом. Когда она у него спросила, к кому он, ответил довольно грубо: мол, не ее это дело. И только после того, как она пригрозила вызвать милицию, сообщил, что к Светлане Храповицкой. Что-то таких знакомых у Светланы никогда не водилось. Она даже, пока тот ждал лифта и ехал в нем, поднялась на несколько площадок по лестнице, чтобы узнать, пустят его или нет. Прислушалась. Вроде пустили. И до сих пор он не выходил. Ладно. В конце концов, ее дело, чтобы в подъезде был порядок. Надо у Барковской спросить. Она всегда в курсе всего.

Арсений привалился к стене лифта. Сейчас он войдет в квартиру. Войдет как во вражеский окоп. Действовать надо быстро. Ключа у него, конечно, нет. Придется опять звонить в дверь, как утром. Только сейчас все еще хуже. Или уйти? Петька Севастьянов хоть и поворчит, но пустит его. Можно связаться с ним из автомата с улицы Горького. Еще не так уж поздно. Все-таки суббота сегодня.

Что он наделал!

Но нет! Это малодушие. Надо все довести до конца.

Мать открыла очень быстро.

— А где Димка?

— Они с Аглаей еще немного погулять решили.

— Что значит решили погулять? Ты знаешь, сколько времени? Они во дворе? — взбеленилась Светлана.

— Да. Они во дворе. А я что-то продрог и устал.

— Иди отдыхай. Я тебе постелила. У Димки на раскладушке. Сейчас я оденусь и спущусь за ним. Ишь ты, гулять он вздумал! — Светлана Львовна нагнулась и достала из обувного шкафа сапоги.

— Не надо, мама! — Арсений взял ее за локоть. Потом отпустил. Светлана Львовна вопросительно смотрела на него. — Он сегодня заночует у Аглаи. Так будет лучше. Ему нужно время, чтобы все пережить.

— Что пережить? Что случилось? На вас напали? Ты пьяный? Ты его напоил? Вы выпили? Ему плохо? Говори! — завопила женщина.

Саблин на ее крик вышел в прихожую.

— Я ему все рассказал. Про твоего Волдемара. Вон про него. — Арсений подбородком указал на объект своей ненависти.

— Что рассказал? — еще не ощущая масштаба катастрофы, спросила Храповицкая.

— Что он твой любовник. Что из-за него ты выгнала отца. И меня. И что он сидел в тюрьме…

— О боже! — Светлана села на табуретку в коридоре и схватилась за сердце. — О боже…

Саблин кинулся к Свете, вмиг побелевшей.

— Что? Сердце?

Та кивнула.

— Какие лекарства дома есть?

— Там аптечка в кухне. Что-то вроде было. — она застонала.

Саблин, зло глянув на Арсения и укоризненно покачав головой, поспешил в кухню. Арсений смотрел на мать. Узнавал и не узнавал ее. Родная чужая женщина.

Вскоре Волдемар вернулся и дал Светлане нитроглицерин. Потом помог ей подняться и повел в спальню.

Арсений остался в прихожей. Его обуревало чувство, что он победил и теперь один наслаждается видом опустевшего поля битвы.

Никого не было жалко.

И себя тоже.

Он тихо разделся и прошел в Димкину комнату. Растянулся на раскладушке. Рядом лежали домашние штаны и пижама. Видимо, братнины. Дедовского спортивного костюма нигде не было. Мать, видно, убрала его куда-то. А как хорошо было бы сейчас надеть его, закутаться в одеяло, согреться. Голова немного кружилась. Перед тем как заснуть, он успел подумать: Саблин с мамой, Аглая с Димкой, а я никому не нужен.

Если бы Лев Семенович слышал то, что происходило в коридоре, он, наверное, не выдержал бы.

Но старый композитор крепко спал.

Аглая настигла Димку как раз около той лавочки на детской площадке, где он застал ее когда-то плачущей и принялся успокаивать. Теперь пришла пора ей утешать его. Он больше не убегал от нее, просто сел на скамейку, сгорбился, не ведая, куда девать руки, ноги, себя, куда ему идти и что предпринять. Она встала рядом и положила руку ему на плечо. Он никак не отреагировал. Его решимость никуда не делась. Просто застыла и сковала его. То, что он услышал от брата, требовало от него пересмотреть всю его предыдущую жизнь. Но как пересматривать? Обдумывать это некогда. Просто отдаться чему-то, что в тебе сильнее тебя же прежнего, что сильнее всего, что прорвет многолетнее тягостное умолчание.

Аглая поражалась, как ее друг на глазах изменился. Из аккуратного, свежего и неиспорченного мальчугана, самые яркие эмоции которого связаны со школьными успехами и победами «Спартака», он превратился в решительного мужчину, способного на поступок, страстного, живого, эмоционального. Вся ее снисходительность, все ее нежелание признать его за взрослого и даже некое раздражение от его инфантильности окончательно испарились. «Он не сдрейфил и спас ее пса, а теперь он полон решимости совершить что-то еще. Ему не нужно сейчас разбираться с Волдемаром, матерью и всем прочим. Ему нужна я».

Аглая никогда не приходила к выводам, способным ее расстроить.

— Пойдем? А то холодно. — Аглая действительно начинала мерзнуть. Мороз с каждым часом все больше входил в раж, все понижая и понижая ртутные столбики в градусниках на окнах москвичей.

— Куда? — Димка поднял на нее глаза.

— Ну, не знаю. — Аглая рассмеялась. — Я уже тебя к себе приглашала. Нужно ли во второй раз? Еще откажешь.

— Дома хватятся. Будут названивать тебе.

— Будут названивать, скажешь, что у меня. Ты же взрослый уже. Можешь и не заночевать дома. Мне в твоем возрасте это уже разрешали. — Аглая привирала, конечно, но считала, что ради дела. — Да и, полагаю, твой брат найдет способ ее успокоить.

— Ты так думаешь? Мама его не послушает. — страх перед матерью еще мерцал в нем. Даже после того, что поведал Арсений о ней и Волдемаре.