Максим Замшев - Концертмейстер

— Пошли, а то у меня голова сейчас отмерзнет. Не забудь, что ты собирался сделать только что. Кричал: я убью эту тварь! Ты не боялся, как мать это переживет? Это уж пострашнее, чем остаться на ночь у соседки. Не в притоне же ты собрался ночевать!

В голове у Димки сейчас ежесекундно сталкивались тяжелые поезда и с оглушительным грохотом взрывались. В одних составах томились его прошлые мысли, в других бурлили они же, но освобожденные от прошлого своего облика и, как всякие получившие свободу, немного потерянные и расхристанные.

Как мать жила с этим? Как? Так подло обманывала его, деда, отца. Так радела за правду, за порядок, за справедливость, так следила, чтобы он не попал ни под чье дурное влияние, был хорошим сыном, внуком, отлично учился, не приобрел вредные привычки. А сама? Разве справедливо, что он из-за нее вырос без отца и без брата? Но она его мать. А мать — это святое. И… что теперь?

И как ему со всем этим быть? Кого ему теперь любить? В центре его вселенной всегда находилась мама, а все остальное вертелось вокруг этого. Без центра все куда-то накренилось, повалилось, утратило сущность, стало недоступным, далеким и как будто не его, даже чувство к Аглае. Она приглашает его к себе домой, а он и не рад особо, хотя еще утром и мечтать об этом боялся. То, другое, темное, только что услышанное, вдруг сковало все его желания… Срочно надо отогреться, попробовать вернуть мир на привычное место. Может, все же домой? Но там Волдемар! И туда пошел Арсений. Справится ли брат с ситуацией? Справится. Он сильный, раз все знал и не сошел с ума. За эту мысль он зацепился как за спасительную. У него отныне есть старший брат, который способен его защитить, взять на себя его проблемы, прикрыть его. Жизнь вернула ему брата, а завтра вернет отца. А мать он никому не отдаст. Никакому Волдемару. И Арсений не отдаст. Пазл не то чтобы складывался, но по крайней мере получил на это шанс.

Зашевелилось внутри что-то радостное. Такую же радость он испытывал, когда решал сложную задачу по геометрии или алгебре или хотя бы нащупывал решение.

Он шел рядом с Аглаей, и она взяла его за локоть. Они никогда не ходили под ручку. Раньше это выглядело бы глупо и они бы посмеялись над этим. Но сейчас она удерживала его от чего-то, удерживала на житейском плаву, фактически вела, следя, чтобы он не нарушил траекторию, чтобы вышел по узенькой полоске из той темноты, куда его, светлого и доброго, занесло против воли. Вышел новым, полным мужского.

Пуся сразу бросился к ним, когда они переступили порог квартиры Динских. Димка взял его на руки. Аглая запротестовала:

— Ты что творишь? Он этого терпеть не может.

Но, к ее удивлению, на руках у Дмитрия Храповицкого пес вел себя смирно и не роптал.

Аглая удивленно покачала головой. Пуся демонстрировал покорность и прижимался головой к груди Дмитрия.

— Да отпусти ты его. Он не кошка. Сейчас он тебя слюнями всего запачкает.

— Ну, запачкает так запачкает. — от движений этого существа, от его доверительных попыток устроиться у него на руках поудобней Димка приходил в себя.

Мальчик еще поприжимал Пусю к себе, погладил его за ушами, но, когда пес деликатно пискнул, отпустил его. Пуся ушел куда-то в глубь квартиры Динских, шлепая мягкими лапами.

— Да уж. — Аглая проводила Пусю взглядом. — У всех у нас сегодня масса приключений. Давай раздевайся. Что ты как не родной…

Аглая взяла у него куртку и повесила на вешалку.

— Шапку и шарф брось вон сюда. — девушка махнула рукой в сторону маленького столика.

Юноша и девушка устроились на диване в большой гостиной, обставленной весьма богато по советским меркам. Димка никогда не был у Динских и теперь с любопытством осматривался. Обои зеленоватого тона настраивали на спокойный лад, мебель не выглядела слишком новой, но в то же время выдавала достаток и некоторый вкус ее подбиравших, на подоконнике в горшочках переживали комнатную зиму домашние цветы, люстра спускалась с потолка довольно низко, и свет ее лился мягко и не раздражающе. На старинном комоде красного дерева в окружении фарфоровых статуэток стояло несколько черно-белых фотографий незнакомых Димке людей. Тут имелся, кроме всего прочего, кассетный магнитофон. Аглая поставила кассету с Дэвидом Боуи, довольно модным в то время в СССР.

— Какой у тебя румянец. — Аглая недоверчиво провела рукой по Димкиной щеке. — Никогда такой не видела.

Димка потер щеки руками:

— Наверное, приморозило. Посмотри, белых пятен нет?

— Вроде нет.

— Тогда нормально. Значит, не отморозил. В детстве, как зима, я всегда щеки отмораживал. Мать меня их даже жиром заставляла намазывать, когда из дома выходил. Рыбьим жиром. А он так пах противно…

— Очень красивый у тебя румянец. Бывает болезненный, а твой здоровьем пышет. — она придвинулась к нему и тихо и ласково поцеловала в щеку.

Дима в ответ потянулся к ней, но она резко отпрянула и пересела на самый край дивана.

— Погоди! Какой ты шустрый!

Димка смутился.

— Я могу уйти. — он сжал губы.

— Да ладно. Никуда не надо уходить. Просто не спеши и слушайся меня. — Она снова подсела к нему ближе. — Я тебе чаю не предложила.

— А я бы выпил.

— Тебе с сахаром?

— Да.

— У меня варенье есть черносмородиновое. Будешь?

— Давай.

— Ладно. Пойду чайник поставлю.

Включая горелку, она поразилась тому, как далеко она теперь от себя той, что сподобилась на беспримерно наглое вранье о необходимости подтянуть со Светланой Львовной английский. Того Арсения, которого помнила по детству, красивого мальчика, полубога, грустного, умного и задумчивого, ни на кого не похожего, мальчика из того мира, куда так хотят девочки, она не нашла. Он стал совсем другим, со своим не осознанным пока ею тревожным опытом, со своей застарелой, не проходящей болью. Сострадание, как она думала, чувство, разумеется, хорошее и нужное, по крайней мере так все считают, но, если мужчина пробуждает его в женщине, это очень скучно. А Арсений сегодня это сострадание не то что в ней пробудил, он своей истеричной откровенностью просто вытягивал из нее жалость к себе. А вот Димка, во всей простоте, ясности, неуправляемой пока крепости и цельности характера, составил брату неожиданный контраст. Раньше она держала его за симпатичного парнишку, чьей влюбленностью легко манипулировать и с кем можно сносно скоротать время за неимением более интересных вариантов. Но сегодня она всем своим девичьим чутьем засекла в нем мужское, властное, самцовое, то, о чем он сам еще не догадывался, но что природа уже поместила в него.

Она обязана помочь ему справиться. И с тем, что вызрело внутри него, и с тем, что навалилось на него извне, из чертовой жизни, лживой, лицемерной и угрожающей.