Михаил Попов - На кресах всходних

Приметил странную парочку он сразу.

А может, и не приметил, а прямо сообщили.

Пришел посмотреть. Выслушал известную песню про погорельцев. Поглядел в сопоцкинскую справку Янины. Аусвайс был устаревший, но все же кое-что. Надо новые документы выправлять, заметил он без особого рвения в голосе.

Дед Софрон сказал, что Черепок нравом не злой человек, но порядок есть порядок.

Слушая объяснительную речь старика — он тоже был лицо заинтересованное: у него на дворе творилось это тихое нарушение порядка, и он считал себя обязанным и вправе настаивать, — Янина сообразила, как ей справиться с цепью.

Янина собирала пропитание в дорогу, от нищих подачек за свою тяжеленькую работу отщипывая по корочке или картошке каждый день и хороня в своем сером рюкзаке.

Подолгу смотрела вечерами на ту сторону, на сосновые строи, занимающие густо берег. Когда светило солнце, та сторона казалась местом райским, которого не коснулись война и беда. Но когда облако закрывало солнце, собрание крон густо, тяжко темнело, отдавала тамошняя картина угрюмой грозностью. Неман был не так чтобы очень широк, но она умела сообразить, что будет тяжело, даже если они уже окажутся в лодке. Водовороты, холод коричневой воды, течение. Ночь.

Но бояться не надо.

О том, что будет на той стороне, Янина не думала. Будет берег, будут заботы.

Дед Софрон полюбил вечером поговорить с жиличкой. Янина не любила с ним разговаривать — не хотелось заводить близких отношений, ведь все равно предстояло сбегать и обкрадывать. Ну, без лодки авось не сгинут. Додумается, как вернуть с того берега.

Рассказывала все как есть. По какому-то внутреннему соображению излагала свою подлинную историю, с удивлением обнаруживая, что старик слушать-то слушает, но, кажется, не верит. Пожалуй что, это и неудивительно. Без растолкования, кто такая на самом деле девочка Серафима, история лишается убедительности. Куда они пробираются, почему? Ну, умер ксендз — почему там жить не остались? Вас не выгоняли? Вот. Хозяйство там, было бы проще и сытнее, чем пробираться куда-то в лес, пусть и к отцу.

И как вы собираетесь через речку-то?

Янина пожимала плечами, мол, еще и не думала.

Черепок заходил. Тоже расспрашивал, почему-то с виноватой улыбкой. Можно было подумать, что ему стыдно грешить против законов гостеприимства, которые он рано или поздно нарушит. Первый же патруль — и он не будет свою голову подвергать риску, тут же укажет, а вот у нас тут кто появился и без аусвайса.

Одним словом, Янина поняла — хватит. Что тут сидеть, на берегу?

Она обзавелась ножиком на дворе с того края деревни, нашла под лавкой. У забора нашла подходящую деревяшку, ножку от давным-давно уже разломанного стула — круглую, плотную, и заострила конец.

У нее давно уже сложился в голове план. Чуть ли не в тот же момент, когда она вошла на двор к старикам и увидела лодку.

Нечего сидеть на берегу!

Чего ждать, когда возьмут?

Чудо, что до сих пор они тут как-то еще…

Ночь была незвездная, как и надо.

Сначала надо было освободить лодку.

Острым концом обструганной палки Янина вошла в одно из звеньев удерживающей цепи. Воткнула конец в песок. Взяла тоже уже присмотренный камень — тяжелый, с треть пуда весом, и начала забивать клин.

Ударила, прислушалась. Старики спят чутко. Вчера бабка Света проговорилась — у них у самих где-то дочка, поехала учиться в Минск, а тут… где она теперь? Может, тоже мечтает к родителям-то.

Жалеют, наверно, подумала Янина, за дочку добры: может, и к ней кто-нибудь по-людски отнесется, как они к бедным сестренкам. Она даже чуть успокоилась — нашлось объяснение щедрости стариков.

Да тут дед Софрон глянул как-то искоса и спросил сквозь облако выпущенного самосадного дыма:

— А сестренка твоя не жидовочка?

Надо уходить!

Звено разошлось. Лодка освободилась. Надо сначала перевернуть. До воды шагов десять. Теперь тащить. Уперлась ногами, взявшись за корму. Куда там! Еще раз. лодка еле стронулась с места. Так можно и час целый промучиться.

Янина подняла голову к темному, низкому, враждебному небу. Ветер с реки бил по подолу платья, в горле клокотали бессильные слезы.

Да что это я одна и одна?..

Бросилась к сарайчику, схватила Сару за шиворот и прошипела в ухо: пошли! Как ни странно, та поняла. Больше ничего говорить и не пришлось. Много от нее было помощи или мало, Янину больше всего поддержал сам факт — девка старается. Молча пыхтит.

Лодка пошла, пошла. Когда съехали с дерна на песок, стало легче.

Вот и вода.

Теперь весла. Янина тихонько, на цыпочках подошла к дому и… Весел не было. Все время они стояли под стрехой, прислоненные к стене. Кто-то унес. Стало и обидно, и страшно. Старики, видимо, догадались, что сестренки собрались бежать.

Что же теперь делать? Без весел… И что теперь — тащить лодку обратно? а как звено обратно загнуть?

Догадаются: завтра следы на песке останутся, как ни затирай.

Лопата.

В сарае стояла лопата, ею она окапывала яблони.

Одно весло есть. Метнулась, нащупала в темноте.

Садись, подпихнула Сару в бок, садись!

Нет, с ней вместе в воду не столкнуть.

Вылазь! Толкай. Навалились.

Вот теперь залазь.

Набрала в боты воды, и сразу стало нестерпимо холодно. Майские ночи, темная река… Оттолкнулась лопатой от еще близкого дна. Темень. Куда мы? Загребая, как индеец на каноэ, Янина глядела перед собой, не видя ничего, кроме стены мрака.

То, что со Станиславой не все в порядке, было заметно даже родственникам. Но никому даже в голову не приходило поговорить с ней. Михась ее просто боялся: попадешь под горячую и тяжелую руку — можно глаза лишиться. Отец молчал, потому что слишком хорошо знал, что разговор не получится. Мать померла. Про двоюродных и речи нет, они не хуже Михася знали, каков характер у сестренки.

Свои обязанности по кухне она выполняла автоматически, дело велось исправно. Ни у кого не было повода жаловаться. Разве что у Оленьки, которую мстительная за двоюродного брата Станислава просто-напросто гнобила. Но Оленька единственная, кто не считал, что «пани Стася» как-то очень уж к ней придирается. Вид простого женского счастья у себя под боком Станислава переносила с трудом. Дурочка эта голубоглазая отхватила себе мужика пусть и противного, да только целиком в полное пользование. Недбайло, понимая, как к нему и к тому, что он сделал, относятся в отряде, молчал в тряпку и стремился к жизни укромной: ему не нравилось, что Оленька его звонко гарцует по жизни, словно и не замечая сдержанности окружающих при виде ее довольно необычного счастья.

Анатоль вообще не ночевал в лагере, пропадая в разных секретах. Не хватало, чтобы еще несчастный полез лоб подставлять под вражьи пули. Отец пробовал с ним разговаривать, Витольд пробовал с ним разговаривать. Дед Сашка лез с шумными пошлостями и разъяснениями, какая хитрая штука жизнь, а время лекарь. Сейчас, гляди, наказывает, а потом счастьем завалит. Вот особенно в исполнении деда не хватало Анатолю народных мудростей. Оставалось только Портупееву поплакаться в гимнастерку.