Александр Проханов - Скорость тьмы [Истребитель]

Отец Павел лежал среди лампад, касаясь восковыми пальцами холодного лба, покрывавшей впалую грудь бороды, худых узких плеч. Его тело было почти безжизненным, между телом и жизнью почти отсохла утлая пуповина, сквозь которую в плоть больше не вливались витальные силы и живительные соки. С жизнью его соединяла только молитва, которая, уносясь в небеса, возвращалась обратно с малой толикой чудесной энергии, питавшей душу.

Его молитва не была сосредоточенной. Устремляясь к Творцу, достигала туманного светящегося тепла, в которое был укутан образ Спасителя. Не проникая сквозь чудесный покров, возвращалась на землю к тем, о ком были его непрестанные помышления. Молитва, словно незримый бредень, захватывала в свои сети имена и лица, вычерпывала из непрестанного кружения земных воспоминаний и вновь возносилась ввысь, оставляя улов у ног Творца. Чтобы Он своей милостью распорядился их небесной судьбой. Не отталкивал от себя. Поместил среди негасимого света своей любви.

Среди тех, о ком он молился, были «зэки», которых он сторожил, стоя на вышке, все их серое неразличимое множество, ступавшее колонной в свете прожектора, и тот чахоточный, узколицый артист в замызганном бушлате, с голодными слезами в глазах, которого нашли в котловане с разбитой головой. Молился о женщинах в церкви, окружавших икону, в которую он выстрелил из винтовки, и навстречу ему вышла светящаяся Богородица с кровавой раной в груди. Молился о своих фронтовых товарищах, которые защищали тот страшный дом под Вязьмой и погибали, — кто у разбитых окон, кто под горящей крышей, кто под обвалившимися лестницами. Молился и о многих других, с кем воевал под Сталинградом и Курском, в болотах Польши, в городках Германии. Их было множество, смеющихся, куривших, хрипевших от ненависти, плачущих от нестерпимой боли. Он молился о немцах, которые его убивали, и которых убивал он. За того молодого солдата, лежавшего без руки на бруствере окопа с детской блаженной улыбкой, будто перед смертью ему привиделась мать. Молился о тех, кто делал ему добро, помогая среди тягот и смертельных опасностей, и за тех, жестокосердых, кто его обижал и преследовал. Особо, со слезным упованием, помолился о Сталине, чей мятежный дух бродит среди русских городов и селений, не находя пристанища в садах вечной жизни.

В кельи было светло от лампад. Сияли оклады, озаренное, смотрело лицо последнего Императора. Лобастый Никола держал раскрытое евангелие, благословляя мир тонкими перстами, похожими на побеги молодой сосны.

Но за оконцем потемнело, свет померк. Озеро перестало переливаться и играть, и на нем образовались темные дороги, ветряные проседи, побежали белые злые барашки. Это значило, что подводная икона сердится, ей невыносимы земные злодеяния, она уходит в глубину, оставляя на поверхности черно-фиолетовые волны.

Отец Павел вдруг ощутил ужасную боль, не телесную, а пронзившую душу, словно ее зацепили крючьями и стараются выдрать из еще живого, неостывшего тела. Он увидел землю, подвешенную на нитях. Несколько нитей оборвалось, они свернулись и сгорели, а земля просела, упала ниже, приблизилась к смоляной бездне. Еще держалась на оставшихся нитях, которые сходились в стиснутую длань, окруженную небесными звездами. Теперь земля в одной своей части была озарена золотистым небесным светом, а в другой окутана мглистой тьмой. Одну ее часть золотили светоносные лучи, в другую вонзались лучи тьмы.

Отец Павел чувствовал непомерную тяжесть земных злодеяний, обрывавших одну за другой нити бытия. Молился, чтобы земля не провалилась в кипящую магму. Изнемогал, чувствуя немощь своих молитв. Звал на помощь мученицу, которая одна могла искупить несметное зло.

Александр Шершнев приехал на вертолетную площадку под Иркутском, чтобы встретиться с заядлыми охотниками, высокими чиновниками области, и вместе с ними отправиться в увлекательный и рискованный рейд. На охоту за архарами, чье небольшое стадо, занесенное в «красную книгу», обитало в горах, в самом центре заповедника. Он был облачен в охотничий костюм, купленный в Германии, — удобную куртку с множеством карманов, высокие краги с медными застежками, тирольскую шляпу с ярким фазаньим пером. Гордился своим экзотическим видом охотника-аристократа, разительно отличаясь от грубого коммуфляжа, в который облекли себя вице-губернатор области, областной прокурор и главный охотовед. Все почти одновременно подкатили на джипах к вертолету, пожали друг другу руки и приняли доклад экипажа о готовности машины к полету.

— Топлива хватит? Видимость нормальная? — вице-губернатор, ладный, оживленный, с шальным блеском в глазах, здоровался с вертолетчиками, демонстрируя радушие и простоту, которыми скрывал свою властную непререкаемую волю. Немолодой командир с утомленной синевой в глазах рапортовал по-военному сухо, а второй пилот и борттехник, оба молодые, свежие, весело рассматривали вельможных пассажиров.

— Найдем баранов, всем мясо будет. И нам, и вам, — сказал прокурор, проницательно всматриваясь в экипаж, стараясь найти в лицах пилотов знаки осуждения, — Бараны, говорят, расплодились. Отстрел — мера вынужденная, но необходимая.

— Мы получили заказ на чучела архаров из четырех зоологических музеев, — Нью-Йорк, Берлин, Сан-Пауло и Претория. Немалые деньги, пойдут на содержание заповедника, — пояснил охотовед, словно оправдывался перед пожилым вертолетчиком. Но тот устало и замкнуто смотрел куда-то мимо, всем видом показывая готовность исполнить любой приказ начальства. Все четверо погрузились в вертолет, и водители, доставившие их на площадку, протянули им в салон четыре зачехленных карабина.

— Ну, Господи благослови! — перекрестился вице-губернатор, усаживаясь на железную лавку у иллюминатора.

— Немного развеемся, а то черти как замотались, — вторил ему прокурор.

— Глоточек перед взлетом на счастье? — охотовед распахнул полу пятнистой куртки, показывая притороченную к поясу фляжку.

— Я предлагаю после охоты, — возразил Шершнев, — А то архары коньячный запах почувствуют и уйдут.

— От нас не уйдут, — запахивая куртку, слегка обиженно отозвался охотовед. — Мы-то знаем их ареал расселения.

Винты завертелись, с рокотом напряглись, отрывая вертолет от земли, и машина, отбрасывая скользящую тень, пошла над пригородами, полями, пересекла железную дорогу и скоро уже летела над курчавой зеленью сплошного хвойного леса. Длинное озеро, как огромная сверкающая слеза, вспыхнуло среди темной тайги. Шум винтов вспугнул уток. Оставив на воде солнечные борозды, птицы перелетели с одного края озера на другой, опустились среди ярких бурунов. Пепельно-серая гарь топорщилась мертвыми стволами, среди которых розово, пышно пылали заросли кипрея. Медведь задрал на вертолет чуткую морду, побежал, оглядываясь, пугливо прижимая уши. Охотники толкали друг друга, указывали на медведя, плющили носы о стекла иллюминаторов. Не сговариваясь, потянулись к чехлам, расстегнули молнии, извлекли нарезные карабины. Солнце, заглядывая в вертолет, тускло сияло на вороненых стволах, на стиснутых кулаках. Шершнев, набивая патронник, вдруг подумал о Ратникове, с неприязнью и старинной уязвленностью, — вот если бы показаться ему сейчас, в лихом охотничьем облачении, с шестизарядным карабином, в парении над необъятной тайгой. Ухмыльнулся своей детской, неисчезнувшей ревности.