Александр Проханов - Скорость тьмы [Истребитель]

Тайга заволновалась, взбегая на сопки, опадая в распадки. Обнажились каменистые вершины, охваченные нежно-розовым пламенем. На солнечных склонах цвел багульник, и казалось, на горы наброшены шелковые платки. Вертолет качнулся, стал разворачиваться. Из кабины вышел борттехник, стал что-то кричать сквозь рокот винтов, указывая в иллюминатор. Шершнев прильнул к стеклу и увидел среди багульника легкие тени. Косули неслись, подпрыгивая, складывая в коленях передние ноги, брызгали в стороны, шарахались от треска винтов.

Охотовед отрицательно покачал головой. Указал в сторону, туда, где горы были выше, лишены леса, и каменные уступы то озарено светились, то погружались в синие тени. Косули не были желанной добычей. Вертолет шел вглубь заповедника, к горам, где обитали архары.

Они увидели баранов в мелколесье, сквозь прозрачные сетчатые заросли. Животных вспугнул вертолетный рокот, и они пробирались в кустах, два десятка тучных кудлатых архаров, сбитых в стадо из самцов и самок и мелких, уже подраставших ягнят. Шершнев жадно рассматривал их белесые, скачущие тела, скрученные рога на головах самцов, заостренные головы чутких самок, шараханье из стороны в сторону пугливых ягнят. Впереди стада бежал могучий самец с ребристыми рулонами рогов, напоминавших окаменелые раковины. Уводил стадо от шума винтов, вверх по склону, к вершинам, где животные чувствовали себя в безопасности.

— Заходи на вираж! Гони их вверх, командир! — кричал в кабину охотовед, знавший повадки животных.

Вертолет накренился, стал совершать плавную дугу, его тень волнисто скользила по склонам. Накрыла стадо, и оно, испуганное несущимся из неба рокотом, шарахнулось, помчалось вверх по сопке, покидая кусты. Бежало по серым камням среди редких розовых вспышек багульника.

— Не дай им уйти к подножью! Выше, выше гони! — охотовед направлял усилья пилотов, заставляя их менять курс. Вертолет то отступал от разделившегося стада, то вновь смыкал круг, подхлестывая животных длинными стучащими хлопками, соединяя их вместе. Заходил с разных сторон, заставляя баранов шарахаться, менять направление бега. Архары бежали, гонимые звуком, поднимались все выше, к голым вершинам, уставая, останавливались и снова бежали. Ягнята обессилили и отстали. Самки возвращались к ним, тыкали мордами в бока, понуждали бежать. Вожак затравленно поднимал вверх голову, глядя на вертолет. Громадные рога запрокидывались на спину, и Шершнев видел, как мерцают обращенные к небу звериные глаза. Наконец, стадо сбилось в груду и остановилось на голой вершине, — в середине ягнята, их окружали самки и молодые самцы, вожак перебегал с места на место, заслоняя стадо от налетавшего грохота.

Вертолет завис над стадом.

— Давай, мужики, огонь! — командовал охотовед, открывая дверь вертолета. Холодный ветер дунул в салон. Дверь застеклила синяя линза воздуха. Кругом волновались сопки, розовые от багульника, с тонкими вспышками кварца. Шершнев, упираясь коленом в пол, окунул вниз карабин, чувствуя дрожанье обшивки. Рядом, выставив крутое плечо, прижав приклад, устроился вице-губернатор.

— Огонь! — кричал охотовед. И в два ствола, нестройно загрохотали карабины. Шершнев видел, как попадают в животных его пули, опрокидывают, и их паденье отдавалось ударом в его плечо. Он несколько раз промахнулся, но три пули попали в цель, свалив животных. Один архар, раненный, упал на колени, крутил рогатой головой, пытался ползти, и в шерстяном боку начинала краснеть и брызгать смертельная рана.

Вице-губернатор отстрелялся, и они с Шершневым отпрянули от двери, перезаряжая карабины, уступая место прокурору и охотоведу. Те загрохотали карабинами, посылая выстрелы вниз. Шершнев видел, как подскочил в предсмертном прыжке вожак, скаля зубы, словно старался подпрыгнуть как можно выше и ударить вертолет рогами.

Они менялись местами еще два раза, расстреливая беззащитное стадо, которое лишь слабо шарахалось на голой вершине, устилая сопку недвижными тушами. Всаживая в молодого архара последнюю пулю, Шершнев почувствовал, как свинец погрузился в звериное сердце, и оно лопнуло, разорванное, выталкивая из раны темный бурун. Это убийство доставило ему головокружительное наслаждение, словно он был богом, истребляющим из небес созданных им некогда тварей. Когда-то он даровал им жизнь, а теперь ее отбирал.

В изнеможении они сидели на клепаном полу, отложив горячие карабины. Вертолет отлетал от вершины, подыскивая на склоне ровную площадку для приземления. Все четверо вышли из-под винтов, держа навесу оружие. Пошли к вершине, переступая серые камни, среди которых едва пробивалась трава. Вершина бугрилась подстреленными животными. Некоторые, смертельно раненные, еще были живы. Охотовед ходил среди них, добивая выстрелами в голову. Шершнев остановился над умирающим вожаком, смотрел в его зеленые человечьи глаза, слышал его сиплое, с тихими стонами, дыхание. Приставил к звериному лбу карабин и нажал крючок, просверливая пулей лобную кость.

Отдыхали, пили из фляги коньяк, глядели в волнистую даль. Готовили ремни, чтобы сволакивать добычу вниз по склону, где солнечными винтами сверкал вертолет.

Отец Павел молился среди горящих лампад, не слыша ответа с небес. Его дух возносился сквозь закопченный потолок кельи, устремлялся к светящимся небесам, желал пролететь сквозь перистое облако, преграждавшее путь к Создателю. Облако, которое с земли казалось воздушным и легким, было непроницаемым для его ослабевшей молитвы. Молитва отражалась от облака и возвращалась обратно в келью, ослабевшая и пустая. За окном на море бушевала буря. Черная вода клокотала, бежала пенными гривами, выбрасывала на берег грязные клочья, и моторная лодка с незадачливым рыбаком торопилась обратно к причалу. Икона гневалась, отторгала людей, которые погрязли в грехах и злодеяниях, причиняли друг другу неисчислимые страдания. Старец молился о русском народе, который не внимал божественным заповедям и пребывал в унынии, безверии, терял свою силу и свет, словно торопился забыть о своем великом предназначении, о своей богоизбранности, и поскорее исчезнуть с земли. Эта безысходность народной доли причиняла ему страданье. Он не мог примириться с мыслью, что покинет землю и оставит на ней погибать свой любимый беззащитный народ. Спасая приходивших к нему богомольцев, вливая в них целительные силы, он не смог спасти окружавших его сельчан. Жившие вокруг него люди не веровали в Бога, не ходили в церковь, спивались, тонули в море, разбивались на дорогах, ссорились и дрались, и матери бросали на произвол судьбы своих нелюбимых детей, рожденных от нелюбимых мужей.

Он вдруг почувствовал приближение страшной беды, его настигала невыносимая боль. Ветхую избу что-то тупо и грозно толкнуло, будто совершился подземный толчок, и на божнице качнулись образа, закачались лампады, и из них плеснуло горячим маслом.